Юрий Рытхэу - Полярный круг

Парки города… Петровский парк, скорее похожий на бульвар, строгий Летний сад, как театральная декорация, и Михайловский, уютный, нарядный, без мертвых мраморных скульптур, очерченный по одной стороне оторочкой из светлых колонн Русского музея…

Почему тогда брала тоска во пуржистому вою, а сейчас сердце ноет по простой каменной набережной канала Грибоедова?

Поздно вечером Иунэут засобиралась к себе в общежитие косторезной мастерской.

— Провожу тебя, а то заблудишься, — сказал Кайо, одеваясь.

А прощаясь, попросил:

— Ты приходи так, одна, и пой сколько хочешь.

В хорошую погоду по вечерам в клубе народу всегда было полно. Чтобы петь одной, Иунэут приходилось выбирать ненастные дни. Как только задувала пурга, Кайо с нетерпением ждал девушку, старался потеплее натопить круглый зал.

На душе у Кайо становилось светло, тихая радость охватывала его, и думалось о том, что жить на земле все-таки удивительно и прекрасно.

Скрытое волшебство русских песен, их целебная сила разогнули Кайо, и он даже стал выходить в море, раздобыв у приятелей все необходимое снаряжение.

Когда он убил первую нерпу и притащил ее на ремне в клуб, одна забота беспокоила его: как внести добычу в свое жилище. По древнему обычаю, добытчика встречала у порога женщина. Она выносила ему ковшик со студеной водой, «поила» добычу, а остаток воды подавала охотнику.

Кайо попросил Иунэут помочь. Девушка охотно согласилась и отлично исполнила роль хозяйки. Она искусно разделала нерпичью тушу и сварила в котелке мясо.

Все чаще Кайо ходил на охоту. Все чаще вечером жители Улака, придя в клуб, видели на дверях записку: «Ушел в море» — и принимались сами топить печь в круглом зале.

К весне Кайо совсем оправился, повеселел. В одну из ураганных ночей, когда пурга навалила толстый сугроб у дверей круглого домика, Иунэут осталась ночевать в клубе…

На свадебное торжество приехал из тундры дядя Калячайвыгыргын.

Старый оленевод опасливо косился на бас-балалайку, пил чай и медленно, слово за словом, рассказывал:

— В тундре нынче трудно… Некому пасти оленей. Все норовят в прибрежное село. А ведь ты оленевод по рождению. Твои олени и теперь ходят в моем стаде. Семь десятков — хорошее стадо, когда присмотреть за ними, года через два удвоить можно… И яранга ваша цела. Только новый полог придется шить да шкуры на рэтэме поменять. Можно, конечно, и тут тебе прожить, однако в тундре тебе будет лучше — и для твоего здоровья, и для твоей молодой жены…

Калячайвыгыргын уехал, а в сердце Кайо росло беспокойство от дядиных слов. Может быть, он чувствовал себя неуверенным не оттого, что уехал из Ленинграда, не оттого, что занялся не своим делом, приняв клуб, а оттого, что отошел от дела своих предков? Но почему-то в душе росла и крепла мысль: надо круто менять свою жизнь, начинать новую, деятельную, заполненную настоящим мужским делом. Это было смутное ощущение, и он поддался ему, может быть, повинуясь больше чувству, нежели здравому смыслу.

И опять: когда пела Иунэут, так хотелось в тундру, на простор, оставшийся в детских снах.

Не сразу пришло окончательное решение, не сразу убедил Кайо жену уехать в тундру и распроститься с косторезной мастерской. Но еще более удивительным был его отъезд для сверстников, для друзей и близких. Да и понимал ли он сам значение своего неожиданного шага? Многим он показался слабовольным, чудаком, испугавшимся деятельной жизни на побережье.

Сам Кайо тоже был полон сомнений, но в глубине души он верил в то, что делает правильно. На настоятельные расспросы он отвечал, что уезжает в тундру для поправки здоровья.

Как ему было трудно в первые дни! Кайо начисто забыл, как жить в тундровой яранге. Дважды ураган чуть не унес жилище, не раз угорал и от коптящего жирника, и, если бы не помощь друзей, он давно остался бы без оленей: несколько раз случалось так, что все стадо разбегалось и одному ему не было никакой возможности собрать его.

Нелегко пришлось и Иунэут. Готовить пищу, шить одежду, выбивать пологи — это она умела и справлялась не хуже других женщин в стойбище… Но ставить ярангу при жестоком ветре — это было ей не под силу. Кайо не обращал внимания на насмешки соседей и замечания вслух о том, что он берется за женское дело. Стиснув зубы, помогал ей, подносил жерди, связывал их в единый главный пучок на самой вершине жилища, откуда дым от очага уходил на волю. А когда Иунэут забеременела, Кайо взял на себя всю трудную часть забот по дому.

А Вера пела русские песни, чувствуя, как любит их муж:

— А рябину я видел, — радостно сказал Кайо. — У нее ярко-красные ягоды.

Это было осенью, перед отъездом из Ленинграда. Где-то за городом, а может быть, даже в одном из городских парков. Эти ягоды невозможно было не заметить, и Кайо спросил о них у Наташи. Она удивилась и стала подробно объяснять, чем отличается сосна от ели, береза от клена, но у Кайо сразу же все перепуталось, и через полчаса после подробного урока он мог безошибочно отличить только рябину по ее ярким, как стеклянные бусы, ягодам.

Иунэут сердцем чуяла, что этот, самый близкий человек открыт ей не до конца, что-то хранит сокровенное в глубинах своей души. Иногда она ревновала его к далекому городу, когда Кайо начинал вспоминать вслух непонятную ей красоту отраженного в воде большого железного моста или каких-то сфинксов на каменном берегу реки. Она старалась слушать внимательно и заинтересованно, но Кайо, почуяв, что она ничего не понимает, замолкал, замыкался в себе.

Иунэут украдкой от мужа начала читать все, что можно было достать о далеком городе. Знакомый летчик Шаронов знал об этом и о том, что Кайо бывал в Ленинграде, привозил все, что было в книжном магазине районного центра и в Анадыре. Иунэут читала романы Достоевского и пыталась представить себе старый Петербург… Наверное, он так же отличался от нынешнего Ленинграда, как новый Улак, застроенный деревянными домиками, от прежнего — двух рядов яранг на берегу моря. Хотя дворцы — не яранги, их, наверное, незачем сносить, пусть они возведены и при царизме. Значит, в этом городе старое перемешалось с новым, как у многих земляков Иунэут старшего поколения.

— А овин — что это? — спрашивала Иунэут.

— Не знаю, — пожимал плечами Кайо. — Старый овин… Значит, может быть и новый. И где-то стоит на окраине селения, раз у него встречаются и прощаются…

— Может быть, вроде ворот? — высказывала догадку Иунэут.

— Ворота есть ворота, — говорил Кайо. — Зачем бы их другим словом называть стали?

— Но в русском языке так много слов! — напоминала Иунэут. — Одно и то же по-разному может быть названо!