Венедикт Ерофеев - Москва – Петушки. С комментариями Эдуарда Власова

В этом контексте – через «я ему посоветовал» – Веничка вновь надевает на себя женскую маску, ведь у Шекспира Мальволио пишет камеристка.

40.19C. 100. —… Зажги-ка канделябры. Я люблю, когда горят канделябры, хоть и не знаю толком, что это такое… —

Поясню: канделябр ( фр. candelabre) – вид подсвечника с разветвлениями (от двух и более) для свечей. Ср. у Андрея Белого: «Забыта лежит табакерка… / Приходят зажечь канделябры…» («Прощание», 1903).

40.20 —…почему же ты не встал и меня не разбудил? Почему?

– Да зачем мне тебя было будить! В этом вагоне тебя незачем было будить, потому что ты спал в том. А в том – зачем тебя было будить, если ты в этом и сам проснулся? —

Ситуация «грубый слуга, прекословящий хозяину» встречается, например, у Гончарова (40.17), причем Захар постоянно должен будить Обломова:

«[Захар] обращался фамильярно и грубо с Обломовым <���…> наружные сношения Обломова с Захаром были всегда как-то враждебными. <���…>

[Обломов: ] —…Я теперь прилягу немного <���…> может быть, я с часик и усну; а в половине пятого разбуди. <���…>

[Захар] вошел в кабинет. <���…>

– Илья Ильич! – Захар слегка тронул Обломова за рукав. – Вставайте: пятого половина.

Илья Ильич только промычал в ответ на это, но не проснулся. <���…>

– <���…> Вставайте.

– Поди прочь! – Илья Ильич проворчал и погрузился опять в тяжелый сон» («Обломов», ч. 1, гл. 1, 7, 8, 11).

Здесь же уместно напомнить изречение «Для камердинера/лакея нет героя», которое в свое время комментировал Гегель: «Для лакея нет героя; но не потому, что последний не герой, а потому, что тот – лакей, с которым герой имеет дело не как герой, а как человек, который ест, пьет, одевается» («Феноменология духа», 1807).

40.21—… Видишь ли, Петр, я никак не могу разрешить одну мысль. Так велика эта мысль. —

«Разрешение мысли» в различных контекстуальных вариациях связано прежде всего с Достоевским, у которого оно является важным структурообразующим (сквозным) элементом «Преступления и наказания»:

«Вдруг он [Раскольников] вздрогнул: одна, тоже вчерашняя, мысль опять пронеслась в его голове. Но вздрогнул он не оттого, что пронеслась эта мысль <���…> да и мысль это была совсем не вчерашняя» (ч. 1, гл. 4); «Он спросил чаю, сел и крепко задумался. Странная мысль наклевывалась в его голове, как цыпленок из яйца, и очень, очень занимала его» (ч. 1, гл. 6); «Раскольников забыл про удар; одна беспокойная и не совсем ясная мысль занимала его теперь исключительно» (ч. 2, гл. 2); «Он отгонял мысль: мысль терзала его» (ч. 1, гл. 6); «– Постойте! <���…> вы всё перебиваете, а у меня мысли мешаются…» (ч. 3, гл. 1); «Впечатление этой мучительной мысли было так сильно, что он, на мгновение, почти совсем забылся, встал с места и, не глядя ни на кого, пошел вон из комнаты» (ч. 3, гл. 3); «Но почти в ту же минуту он как-то вдруг стал беспокоен, как будто неожиданная и тревожная мысль поразила его. Беспокойство его увеличивалось» (ч. 3, гл. 6); «Порою он останавливался неподвижно перед какою-нибудь мыслию» (ч. 3, гл. 6); «Он с упорством остановился на этой мысли» (ч. 4, гл. 4); «Все тверже и тверже укреплялась в нем мысль…» (ч. 4, гл. 5); «…отталкивал он от себя эту мысль, чувствуя заранее, до какой степени бешенства и ярости может она довести его, чувствуя, что от бешенства с ума сойти может» (ч. 4, гл. 5); «Мелькала постоянно во все эти дни у Раскольникова еще одна мысль и страшно его беспокоила, хотя он даже старался прогонять ее от себя, так она была тяжела для него! <���…> Мысль эта иногда, даже во сне, мучила его, но в первый еще раз она явилась ему так сознательно ярко, как теперь, когда он шел к Свидригайлову. Одна уже мысль эта приводила его в мрачную ярость» (ч. 5, гл. 3); «В то же мгновение вдруг одна мысль ярко озарила его, – точно ждала, чтобы поразить его окончательно» (ч. 6, гл. 8).

У Аксенова встречается та же аллюзия на Достоевского: «Однажды он [Патрик Тандерджет] пришел ко мне [главному герою] и сказал, что ему не дает спать одна большая мысль. Какая же мысль? А вот какая…» («Ожог», 1975).

Встречается мотив «разрешения мысли» и у других писателей и поэтов – у Льва Толстого: «И вдруг опять всплывала мысль и чувство с необыкновенной ясностью и силой» («Война и мир», т. 3, ч. 3, гл. 32); «Одна мысль за все это время была в голове Пьера. Это была мысль о том: кто, кто же, наконец, приговорил его к казни» («Война и мир», т. 4, ч. 1, гл. 10); у Розанова: «Но меня вдруг поражало что-нибудь. Мысль или предмет. <���…> „Пораженный“, я выпучивал глаза: и смотрел на эту мысль, предмет <���…> В отношении к предметам, мыслям <���…> у меня была зачарованность» («Опавшие листья», короб 1-й); у Саши Черного: «Эта мысль меня так мучит, / Эта мысль меня так давит…» («Кумысные вирши» (4), 1909).

40.22C. 100. – А вот какая: выпить у меня чего-нибудь осталось?.. —

Вот пример схожих взаимоотношений хозяина и слуги из Эренбурга:

«Привыкнув к трубке, он [Невашеин] курил ее часто <���…> вечером у себя, на пролежанном турецком диване, гадая, пойти ли в пивную, где скверный портер, но зато дипломатическая слава, или послать старого слугу Афанасия в лавку за четвертью милой белоголовки и распить ее безо всяких стеснений, вздыхая о титуле посла в Сиаме и о воздушном бюсте Елены Прекрасной, то есть жены Штукина. <���…> Поздно вечером Невашеин послал Афанасия за спиртом – водки давно не было» («Тринадцать трубок», трубка 1-я).

41.1C. 100. Леоново —

железнодорожная платформа на магистрали Москва – Владимир, последняя остановка перед Петушками.

41.2C. 100–101. …Петр… встал и зажег канделябры. <���…> Петр все глядел на меня, стоя надо мной. —

Сходная сцена встречается у Достоевского, причем также с участием камердинера Петра: «Давно смерклось, и Петр принес свечи. Он постоял надо мной и спросил, кушал ли я? Я только махнул рукой. Однако спустя час он принес мне чаю, и я с жадностью выпил большую чашку» («Подросток», ч. 2, гл. 8).

41.3C. 101. Фридрих Шиллер и Антон Чехов. —

Оба классика в сознании Венички объединяются общей деталью – шампанским: см. 25.6, 25.7. Кроме того, оба умерли, не дожив до старости: Шиллер – сорока шести лет, Чехов – сорока четырех.

41.4C. 101. …Фридрих Шиллер, когда садился писать трагедию, ноги всегда опускал в шампанское. —

Утрирование ситуации, описанной в 25.7.

41.5 …тайный советник Гёте, он дома у себя ходил в тапочках и шлафроке… —

Тайный советник Гёте – см. 25.39. Шлафрок и тапочки (шлепанцы) как деталь домашней одежды Гёте действительно фигурируют в биографической литературе. Вот, например, что сказано о Гёте римского периода работы над «Эгмонтом»: «В нише окна стоит молодой человек в шлепанцах на босу ногу» ( Людвиг Э. Гёте. М., 1965. С. 209); а вот – о Гёте-старике: «Он проснулся сразу и, еще не совсем очнувшись после сна – короткого, без сновидений, начинает думать обо всем, что ему предстоит сегодня сделать. Быстро встает, облачается в белый фланелевый шлафрок, открывает окошко и ставни. <���…>…Канцлер уходит. Гёте опять облачается в шлафрок» (Там же. С. 505, 512); «Он сидел в шлафроке из белой фланели, ноги его и колени были укутаны шерстяным одеялом» ( Эккерман И. Разговоры с Гёте в последние годы его жизни. М., 1981. С. 95; см. также на с. 447).