Юрий Слепухин - У черты заката. Ступи за ограду

— Я говорил даже не об этом, — сказал Пико. — Это особая тема, совсем особая. Ты понимаешь, Дорита… Даже если бы с революцией все оказалось в порядке — все равно, это что-то не то. Я вот смотрю на Ларральде и иногда ему завидую. Кстати, Хиль, тебе пришлось хоть раз спасти жизнь какому-нибудь больному — ну вот так, как об этом пишут? Не просто провести успешное лечение, а так, сразу, взять и спасти?

— А как же, — самодовольно кивнул Хиль. — Одного пятилетнего сопляка именно вот так взял и спас. В прошлом году. Чертенок выдул целый стакан какой-то химии — привезли уже синим, гнусно было смотреть. Самое интересное, что это совсем не по моему ведомству — я ведь не токсиколог, каррамба! Да-а, мы с ним повозились… Но вы заметьте вот что, донья инфанта, — когда этот тип, — он указал пальцем на Пико, — когда он был здоров и в полном комплекте, не было случая, чтобы он не выразил презрения к лекарям. Но теперь, когда его продырявили и окоротили на одну конечность, — смотрите, как он начинает юлить и заискивать перед нашим братом!

— А что ж, — сказал Пико, — честная капитуляция никому не возбраняется. Волею судеб я оказался во власти вашего племени, и мне остается только выкинуть белый флаг. В конце концов, не могу же я проверять содержимое каждой ампулы, что вы мне вливаете! А вот и донья Элена…

Он привстал и помахал поднятой рукой. Хиль и Беатрис оглянулись.

— Так вы действительно ждали даму, — сказала Беатрис.

— Да, собрались в кино. Хотите вместе, донья инфанта?

Беатрис не успела ответить — донья Элена подошла к столику и бросила на нее взгляд, в котором мелькнуло удивление.

— О, сеньорита Альварадо, — сказала она с любезной улыбкой, — и вы здесь. Как поживаете?

— Добрый вечер, сеньора, благодарю вас. Как себя чувствует ваш маленький?

— Надо думать, неплохо, — засмеялась донья Элена, садясь напротив Беатрис. — Это не ребенок, а фокстерьер!

— Хуже, — мрачно сказал Хиль. — Не будьте оптимисткой, донья Лена.

— Очень много хлопот? — сочувственно спросила Беатрис.

— Вы не можете себе представить! Верите ли, за полтора месяца я первый раз вырвалась сегодня в кино… Хиль, билеты уже взяли?

— А что, разве нужно заранее? Возьмем сразу.

— Ну конечно, так они и будут нас ждать! Я же просила зайти раньше!

— А донья Элена права, — сказал Пико. — Идем-ка лучше сейчас, иначе ничего не выйдет. На тебя брать, Дорита?

— Спасибо, я не могу сегодня. Что вы хотите смотреть?

— Что-то французское, называется «Эта проклятая девчонка». Очень хвалят героиню, какая-то совсем неизвестная — как ее? — Бидо, Бридо, что-то в этом роде. Так ты действительно не можешь?

— Я просто занята, — сказала Беатрис. — Да и вообще, я сейчас охладела к кино.

— Вы, донья инфанта, не изворачивайтесь, — сказал Хиль, вставая из-за стола. — Признались бы уж прямо, что у вас вечером любовное свидание. Поразительная вещь, как иногда обманчива внешность. Впрочем, попы утверждают, что дьявол способен надевать любую личину.

— Идем, лекарь, — перебил его Пико.

— Иду, иду! Так что же скажет на этот счет ваше католическое высочество? — не унимаясь, обратился он к Беатрис.

Та через силу улыбнулась:

— Я не сильна в демонологии, дон Хиль. Но говорят, тихая вода глубже, так что, может быть, вы и правы.

— Значит, сами признаете, что завели здесь какие-то шашни? — Хиль засмеялся и погрозил ей пальцем. — Ах, донья инфанта, донья инфанта! Подумать только, что делают с людьми йод, безделье и ультрафиолетовые лучи…

Элен бросила взгляд на лицо Беатрис и вдруг вспылила:

— Слушайте, Ларральде, идите к дьяволу! Чего вы привязались, в самом деле!

Хиль сделал испуганное лицо и заторопился к выходу следом за Пико, крикнув, что будут ждать у кинематографа.

— Не обращайте внимания, — пробормотала Беатрис. — Я очень устала сегодня, мне просто немного не по себе… Я, наверное, пойду…

— Посидите, — сказала Элен. — На улице еще жарко.

Они помолчали. Мосо поставил перед Элен заказанный ею гренадин и отошел, окинув клиенток нагловатым оценивающим взглядом, Беатрис подумала, что раньше на нее никто так не смотрел. Или просто не замечала?

— Я, наверное, кажусь вам идиоткой, — усмехнулась она. — В самом деле, это вторая наша встреча, и вы оба раза видите меня на грани истерики. Впрочем, не бойтесь, это просто так говорится, что на грани, а вообще-то я редко плачу… Даже удивительно…

Элен смотрела на нее молча, внимательно и — как в первый момент — немного удивленно. «Прости меня господь, но она глупа, — подумала вдруг Беатрис со внезапным раздражением. — Нельзя безнаказанно быть такой красивой, при этой внешности ум был бы уже просто расточительством. Впрочем… Джерри сказал тогда, что она старше меня всего на два года? Я бы подумала — на все шесть…»

Элен действительно выглядела теперь старше своих двадцати двух лет. Она немного пополнела после рождения Херардина — совсем немного, но ее фигура утратила прежнюю мальчишескую гибкость, а красота стала почти вызывающей — донья Элена Монтеро приближалась теперь к тому типу, который был в моде полвека назад и на языке того времени определялся словами «роскошная женщина».

— Почему вы думаете, что я боюсь истерик? — сказала Элен. — И никакого особенно странного впечатления, сеньорита, вы на меня не производите. Что у вас какие-то неприятности или заботы — это видно. Но у кого их нет?

— Если говорить о заботах, то есть, очевидно, заботы очень приятные, хотя и трудные. Я, например, думаю о вашем маленьком. Ведь тревогу о нем вы не променяли бы ни на какую беззаботность, не правда ли, сеньора? Я даже думаю, что и такая забота, как забота о прокормлении голодной семьи, является, в сущности, приятной и утешительной…

— Вы ее испытали, сеньорита? — с улыбкой спросила Элен.

— О нет, конечно. Это, если хотите, просто умозаключение. Ведь, в конце концов, к большинству выводов приходишь чисто спекулятивно, не правда ли?

Элен пожала плечами:

— Мне не совсем понятно, что вы сказали относительно спекуляции. Среди моих поставщиков есть один спекулянт, но я не замечала, чтобы он был таким уж умным. И если уж говорить о его выводах, то боюсь, он будет делать их сидя на скамье подсудимых…

На этот раз улыбнулась Беатрис.

— Я имела в виду несколько иное, сеньора, но неважно. Так вот, если говорить о заботах, то, по-моему, самая неприятная из них — это когда ты сама являешься единственным ее объектом. Вы понимаете — одно дело беспокоиться о семье, ребенке и тому подобное и в то же время ощущать мир внутри себя, и совсем иначе себя чувствуешь, когда у тебя в душе полный разлад, хаос, и ты к тому же совершенно одна, без каких бы то ни было обязанностей по отношению к окружающим…