Николай Руденко - Ветер в лицо

— Вы меня перебивали.

— Как же не перебивать?.. Надо было вообще лишить тебя слова. Теперь о Соколе. Большая у него вина, и он заслуживает серьезного наказания. На это нельзя закрывать глаза. И он это наказание, безусловно, получит. Но, товарищи, разве только он один в этом виноват? Разве мы с вами не виноваты?

Все присутствующие повернулись к Коле Круглову. Этот молодой сталевар имел на заводе большой авторитет. Он в своих скоростных плавках шел почти на одном уровне с таким потомственным сталеваром, как Георгий Кузьмич Гордый, хотя прошло всего несколько лет после того, как Коля закончил ремесленное училище. О его работе писали республиканские и московские газеты. Его портрет висел в заводском сквере и во Дворце культуры. С его мнением считались даже старые коммунисты. К тому же он больше всего пострадал от взрыва снаряда. Никто не ожидал, чтобы Коля Круглов мог взять под защиту Сокола. А Коля, сопровождая свою речь резкими, сильными жестами, говорил:

— Разве меня, например, учили так, как мы у себя на заводе учим молодых рабочих?.. Сокол пришел из деревни, нашей работы не знал, не видел. Работал добросовестно. Наградили грамотой. А теперь — бах!.. Случилось несчастье. Исключить... Отдать под суд. А кто его учил быть рабочим?.. Разве это так просто? Даже неквалифицированный труд на нашем заводе сложный и ответственный. А мы, вместо того чтобы учить, напичкиваем людей такими речами, как только произнес Сумной. Но если хотите знать, я полюбил Сокола в тот момент, когда он, сельский парень, не побоялся выступить вперед и перед кадровыми сталеварами, перед главным инженером завода не испугался признать свою вину. Это по-нашему... Из него получится настоящий рабочий. И настоящий друг. Я бы, например, Сумного не взял к себе в подручные. А его возьму. И буду учить. Так, как меня учили. А выговор ему следует объявить. Даже строгий выговор.

Воцарилось молчание. Сокол поднял голову и с удивлением посмотрел на Круглова. Он с глубоким уважением относился к этому молодому парню, который так рано сумел проложить себе надежную, почетную дорогу в жизни, и поэтому ждал его выступления с большим душевным трепетом, чем суда, к которому был морально готов. Суд людей, которых ты полюбил, которым поверил, которых взял себе за образец на всю жизнь — страшнее всяких других судов. Он ждал от Круглова именно такого суда. Да разве могло быть иначе? Разве он его не заслужил?.. И вдруг Круглов не стал его судить. Владимир сначала даже не знал, как это понять. А слова о том, что Коля Круглов хочет взять его подручным, совсем вывели его из равновесия. Он слушал и не верил своим ушам. Но уже через минуту все остальные чувства исчезли, отступили перед главным, что заполонило и огорчило его душу, заставило густо покраснеть — перед чувством стыда.

Лиза, которой бы полагалось задавать тон на этом заседании, тоже растерялась и не знала, как себя вести. У нее были примерно такие же рассуждения, как и у Коли Круглова, но, когда она перед его выступлением почувствовала настроение членов комитета, — вдруг поняла, что не найдет нужных слов, чтобы убедить комсомольцев. Разве она, Лиза Миронова, впервые проводящая заседание комитета, смогла бы выступить так просто и убедительно, с такой твердостью в голосе и уверенностью в своей правоте, как это сделал Коля Круглов?.. И она была благодарна ему за то, что он выразил ее мысли, что он вернул ход заседания в то русло, по которому бы ей самой хотелось его повести.

— Правильно говорит Коля. Билет отобрать никогда не поздно. А может, из него еще получится стоящий парень? — После напряженной тишины сказал, словно про себя, токарь-скоростник Михаил Скиба. — Надо посмотреть. И хорошо, что он его берется учить. Мы почти с пеленок — рабочий класс. У большинства из нас за спиной ремесленное училище. А у него только десятилетка. Там же не учат даже, как правильно молоток держать. А относительно выговора... Что ж, это тоже правильно.

— Верно, Михаил. Верно, — послышался другой голос. — Ставь, Лиза, на голосование.

— Надо на следующем заседании заслушать отчеты секретарей цеховых бюро о работе с молодыми рабочими.

— Сумной снова выступит первым?

— Конечно!

— Но взрыв не у меня случился! — Огрызнулся Сумной.

— На голосование, Лиза.

Комитет большинством голосов принял решение объявить Владимиру Соколу строгий выговор и поручить члену заводского комитета комсомола Коле Круглову помочь ему овладеть специальностью подручного.

Владимир Сокол стоял под дверью, ожидая Колю.

Нет, он ничего ему не скажет. Даже не пожмет руки, не поблагодарит. Он знал, что Коля не любит таких церемоний. Да и сам Владимир вряд ли смог бы это сделать. Ему хотелось только пойти рядом с ним, провести его домой. Но когда заседание закончилось, Коля вышел из помещения комсомольского комитета вместе с Лизой. Они спустились по лестнице, пересекли трамвайное полотно и скрылись за посадкой желтой акации и серебристой колючей маслины, щедро освещенной электрическими фонарями. Сокол так и не посмел заговорить с ним.

Юность! Видимо, лучшие песни о тебе поются тогда, когда ты уже где-то за дальним перевалом. И если ты даже была горькой, если у тебя на спине пестрели заплаты, а в сумке, с которой ты выходила на работу, лежал кусок житняка и бутылка воды, если не солнце светило тебе в лицо, а дышали военные грозы — юность, ты все равно прекрасна! Пройдут годы, беды в своем сознании отступят за туманы, память просеет через густое сито воспоминания, и окажется — все горькое, что тебя когда-то угнетало, развеялось, как пыль на ветру. Окажется, что в памяти остались не сорняки, коловшие твои босые, потрескавшиеся ноги, а соловьи, что пели тебе песни; не хозяйские пинки в сарае или в коровнике, а поцелуи в вишневом саду; не жесткие портянки, которые ты наматывала себе на обмороженные ноги, чтобы идти в новые походы, а плечо друга, с которым ты ходила в бой, веселые песни эскадронов, блеск сабель, танцы под гармонь у костра на коротком привале...

А что же о тебе сказать, юность, когда ты действительно была прекрасной, когда ты трубила в лесных лагерях в серебряные пионерские горны, когда ты весело бегала по влажному днепровскому песку, когда ты восторженно шелестела страницами учебников в светлых школьных классах?.. Какими словами тебя воспеть, дорогая, незабываемая юность?.. Юность Валентины была именно такой. У нее была мать, был отец. Уже взрослой она узнала, что это не ее родные родители. Узнала и никак не могла в это поверить — они для нее были родными. У нее была школа, были друзья, была любовь.

Часто вспоминала она свои школьные годы и особенно выпускной вечер после окончания десятилетки.