Джером Сэлинджер - Дж. Д. Сэлинджер [litres]

Фрэнни, глядя на брата, теперь прикрывала глаза козырьком ладони. Зуи сидел в центральном столбе солнечного света. Фрэнни могла бы сдвинуться на диване, если б собиралась смотреть и дальше, но это бы потревожило Блумберга, который явно уснул у нее на коленях.

– У тебя правда язва? – вдруг спросила она. – Мама сказала, у тебя язва.

– Да, у меня язва, елки-палки. Это Калиюга, дружок, это Железный век [212] Калиюга – в ведической и индуистской мифологии четвертая эра, завершающая развитие человечества, «темный», «грешный» век (началом цикла считается 3100 г. до н. э., завершение должно наступить через 400000 лет). Железный век – в греческой мифологии худший в последовательности золотого и так далее веков; эпоха жестокости, нужды и проч. . Кому уже есть шестнадцать и он без язвы – тот шпион дебильный. – Он тряхнул снеговика еще раз, сильнее. – Самое смешное, – сказал он, – что Хесс мне нравится. Или, по крайней мере, нравится, когда не сует мне в глотку свою художественную нищету. Он хотя бы носит жуткие галстуки и забавные костюмы с подкладными плечами посреди всего этого перепуганного сверхконсервативного, сверхконформного дурдома. И мне нравится его самомнение. Он так заносчив, чокнутый гад, что даже смирен. В смысле, он же очевидно думает, будто телевидение – это нормально и заслуживает и его самого, и его огроменного, с-понтом-дерзкого и «нетрадиционного» таланта: а это такое дурацкое смирение, если приспичит задуматься. – Он смотрел в стеклянный шар, пока метель отчасти не утихла. – С какой-то стороны мне и Лесаж нравится. Владеет только лучшим – пальто, яхта с двумя каютами, оценки сыночка в Гарварде, электробритва, все. Однажды он пригласил меня домой на ужин и на дорожке остановил, чтобы спросить, помню ли я «покойную Кэрол Ломбард [213] Кэрол Ломбард (Джейн Элис Питерс, 1910–1942) – американская комическая актриса кино. , ту, что в кино». Предупредил меня, что когда я увижу его жену, у меня будет шок – она просто копия Кэрол Ломбард. Наверно, за это мне он будет нравиться, пока не умру. Жена его оказалась такой усталой и грудастой блондинкой персидского вида. – Зуи резко оглянулся на Фрэнни, которая что-то сказала. – Что? – переспросил он.

– Да! – повторила Фрэнни – бледная, однако сияющая и тоже, очевидно, приговоренная любить Лесажа, пока не умрет.

Зуи молча покурил сигару.

– А в Дике Хессе меня так угнетает, – сказал он, – так печалит, так приводит в ярость или там еще куда, – первый сценарий, который он сделал Лесажу, был неплох. На самом деле – почти хорош. Его мы первым снимали на пленку – ты его, по-моему, не видела, ты тогда в школе училась, что ли. Я играл молодого фермера, который живет с отцом. Мальчик подозревает, что терпеть не может сельское хозяйство, к тому же они с отцом живут кошмарно трудно, поэтому, когда отец умирает, мальчик продает всю скотину и строит большие планы, как переберется в большой город и станет зарабатывать. – Зуи снова взял снеговика, но трясти не стал – просто повертел в руках за подставку. – Там славные куски были, – сказал он. – Я продал всех коров, но все равно выхожу на пастбище за ними приглядеть. А когда у меня с подружкой прощальная прогулка, перед тем как мне ехать в большой город, я ее все к тому пустому пастбищу увожу. А уже в городе, когда нахожу работу, все свободное время я околачиваюсь на скотопригонном дворе. И наконец в час пик на главной улице одна машина сворачивает налево и превращается в корову. Я бегу за ней, и тут светофор мигает, и меня сбивают – затаптывают. – Он тряхнул снеговика. – Такое, наверное, можно смотреть и когда ногти на ногах стрижешь, но после репетиций хотя бы не тянуло убегать из студии домой крадучись. По крайней мере, довольно свежо, и Хесс сам его написал, а не потому, что такова банальная сценарная тенденция. Хоть бы он вернулся домой и снова наполнился. Хоть бы все уже домой вернулись. Мне до смерти осточертело усложнять всем жизнь. Господи, ты бы видела Хесса и Лесажа, когда они о новой программе разговаривают. Или вообще о новом. Они же счастливы, как свиньи, пока я не появлюсь. Я себя ощущаю каким-то унылым гадом, против которых предостерегал Симоров возлюбленный Чжуан-цзы. «Остерегайтесь, когда пред вами, прихрамывая, предстают так называемые мудрецы» [214] Аллюзия на 9-ю главу трактата «Чжуан-цзы» китайского философа, одного из основателей даосизма – Чжуан-цзы (ок. 369–286 до н. э.): «Когда же появились мудрецы, то [умение] ходить вокруг да около, прихрамывая, стали принимать за милосердие; [умение] ходить на цыпочках – за справедливость, – и [все] в Поднебесной пришло в замешательство. Распущенность и излишества стали принимать за наслаждение; сложенные руки и согнутые колени стали принимать за обряды. И [все] в Поднебесной стали отделяться друг от друга» (пер. Л. Поздеевой). . – Он посидел тихо, глядя, как кружатся снежинки. – Иногда так хочется просто лечь и сдохнуть, – сказал он.

Фрэнни смотрела на залитое солнцем выгоревшее пятно на ковре у рояля, и губы ее зримо двигались.

– Все это просто умора, ты себе не представляешь, – сказала она с почти не ощутимой дрожью в голосе, и Зуи перевел на нее взгляд. Бледность ее подчеркивалась тем, что она не накрасила губы. – Ты говоришь то, что я вроде как пыталась сказать Лейну в субботу, когда он стал кидать камешки в мой огород. Прямо посреди мартини, улиток и прочего. То есть беспокоит нас не совсем одно и то же, но, мне кажется, одинаковое, и причины одни. По крайней мере, так звучит. – Тут Блумберг у нее на коленях поднялся и, скорее по-собачьи, нежели по-кошачьи, принялся топтаться кругами, отыскивая позу для сна поудобнее. Фрэнни рассеянно, однако эдак наставнически, мягко положила руки ему на спину и продолжала: – Я-то дошла уже до того, что сказала себе – вот прямо вслух, как полоумная: «Если я еще раз услышу от тебя хоть одну колкость, придирку, хоть одно слово не по делу, Фрэнни Гласс, между нами все кончено – и точка». И некоторое время я вела себя не слишком плохо. Где-то с месяц, не меньше, если кто говорил что-то слишком школярское, фуфловое, или что до самых небес смердело ячеством или чем-то вроде, я хоть помалкивала в тряпочку. Ходила в кино, или сидела часами в библиотеке, или как ненормальная писала работы по комедии Реставрации [215] Реставрация – период правления английского короля Карла II (1660–1685). Комедия этого периода характеризуется антипуританской направленностью и циничной откровенностью в описании быта и нравов английской аристократии. и прочей белиберде, – но, по крайней мере, приятно было какое-то время не слышать собственный голос. – Она покачала головой. – А потом, как-то утром – бац, бац, я снова завелась. Всю ночь не спала почему-то, а к восьми нужно было на французскую литературу, поэтому я наконец просто встала, оделась, сварила себе кофе и пошла через студгородок. Хотелось мне одного – ужасно долго ехать на велосипеде, но я боялась, что все услышат, как я беру велик со стоянки, – там же непременно что-нибудь грохнется, – поэтому я пришла в корпус пешком и села. Долго просидела, а потом встала и давай выписывать по всей доске фразы из Эпиктета [216] Эпиктет (ок. 50 – ок. 140) – римский философ-стоик. Его «Беседы», содержащие моральную проповедь (центральная тема – внутренняя свобода человека), записаны его учеником Флавием Аррианом. . Всю переднюю доску исписала – я и не знала , что столько из него помню. Потом стерла – слава богу! – пока остальные не пришли. Но все равно полный детский сад – Эпиктет бы меня за такое возненавидел, – но… – Фрэнни помедлила. – Не знаю. Наверное, мне просто хотелось увидеть на доске приятное имя. В общем, с этого все опять началось. Я весь день придиралась. К профессору Фэллону . К Лейну, по телефону. К профессору Тапперу . Все хуже и хуже. Я даже стала придираться к соседке по комнате. Господи, бедненькая Бев! Я стала замечать, как она смотрит на меня – словно надеется, что я решу съехать из комнаты, а вместо меня поселится кто-нибудь хотя бы вполовину приятный и нормальный и даст ей хоть капельку покоя. Просто ужас! А ужас-то в чем – я же знала, что зануда, знала, какую на людей тоску нагоняю, даже обижаю их, – и все равно не могла умолкнуть! Не могла не придираться, хоть тресни. – Мягко говоря, distrait [217] Рассеянная (фр.). , она умолкла и только придавила блуждающий зад Блумберга. – Но самая жуть была на занятиях, – браво сказала она. – Просто жуть. Вот стукнула мне в голову мысль – и я никак не могу ее оттуда прогнать, – что колледж – просто еще одно тупое, бессмысленное место на свете, оно только наваливает сокровища на землю и все такое [218] Аллюзия на Лк. 12:16–21. . То есть сокровища – это же сокровища, елки-моталки. Какая разница, деньги это, собственность или даже культура – или даже просто обычные знания? По-моему, в точности одно и то же, если упаковку снять, – и до сих пор мне так кажется! Иногда я думаю, что знания – ну, когда это знания ради знаний – хуже нет. Во всяком случае, их труднее всего простить. – Нервно и как-то необязательно Фрэнни одной рукой провела по волосам. – Наверное, меня бы все это так не угнетало, если б хоть изредка – хотя бы изредка – появлялся вежливый формальный крохотный намек, что знание должно приводить к мудрости, а если нет, это просто отвратительная трата времени! Но его никогда не появляется! В студгородке никогда и шепотка не услышишь, что мудрость должна быть целью знания. Даже слово «мудрость» почти не говорят! Хочешь, смешное скажу? Очень-очень смешное? За почти четыре года колледжа – клянусь, это правда – почти за четыре года учебы в колледже я припоминаю единственный раз, когда услышала слово «мудрец», – на первом курсе, на политологии! И знаешь, в какой связи? Про какого-то милого олуха, престарелого государственного мужа, который заработал себе состояние на фондовой бирже, а потом поехал в Вашингтон и стал советником президента Рузвельта [219] Речь может идти о Бэзиле О’Конноре (1892–1972), американском юристе и предпринимателе, входившем в т. н. «Мозговой трест» советников 32-го президента США 1933–1945) Фрэнклина Делано Рузвельта (1882–1945); впоследствии возглавлял организацию Красного Креста (1944–1950). . Ну честно же! Четыре года в колледже – почти! Я не утверждаю, что это со всеми бывает, но меня так бесит, когда я об этом думаю, что можно умереть. – Она прервалась и, очевидно, углубилась в обслуживание интересов Блумберга. Губы ее были немногим темнее бледного лица. А кроме того, чуть обветрились.