Джером Сэлинджер - Дж. Д. Сэлинджер [litres]

– Не переваривает, значит? Очень интересно. – Сигара снова торчала у Зуи во рту. Он медленно повращал ее в пальцах, словно толкователь снов, которому всего не рассказали. Явно очень довольный. – Почему он вас не переваривает? – спросил он. – Без абсолютной искренности, вы же понимаете, руки у меня…

– Он меня не переваривает, потому что я хожу к нему на этот дурацкий семинар по религии и никак не могу заставить себя улыбнуться, когда он дает обаяния и оксфордства. Он у нас из Оксфорда по ленд-лизу или чего-то вроде, а на самом деле – старое самодовольное фуфло с такими непокорными густыми сединами. По-моему, он перед занятиями специально в туалет заходит и там их ерошит – вот честно. На свой предмет ему вообще наплевать. На свое «я» – нет. А на предмет – да. Что нормально само по себе – то есть, в общем, тут ничего странного, – но он вечно отпускает какие-то идиотские намеки, что, дескать, сам он – Реализованный Человек, и мы, детки, должны быть счастливы, что он живет в одной с нами стране. – Фрэнни скривилась. – Со смаком он только одно делает – когда не бахвалится то есть: поправляет, если кто-то скажет, что это санскрит, а это пали. Он просто знает, что я его не выношу! Видел бы ты, какие я ему рожи корчу, когда он не смотрит.

– А что он делал у бассейна?

– Вот в том-то и штука! Ничего! Абсолютно ничего! Стоял, улыбался и смотрел. Хуже всех.

Зуи, глядя на нее сквозь сигарный дым, бесстрастно произнес:

– Ты жутко выглядишь. Тебе известно?

Фрэнни уставилась на него.

– Мог бы все утро здесь проторчать и этого не говорить, – сказала она. Затем добавила многозначительно: – Только не нуди снова в такое прекрасное раннее утро. Пожалуйста, Зуи. Я не шучу, а?

– Никто не собирается нудить, дружок, – ответил Зуи тем же бесстрастным тоном. – Просто вышло так, что выглядишь ты жутко. Съела бы чего? Бесси говорит, у нее там есть куриный бульон, который…

– Если кто-нибудь еще хоть раз помянет куриный бульон…

Однако внимание Зуи отвлеклось. Он смотрел на омытый солнцем платок – там, где кашемир укрывал икры и лодыжки Фрэнни.

– Кто там? – спросил он. – Блумберг? – Зуи мягко потыкал пальцем в довольно крупный и причудливо подвижный комок под платком. – Блумберг? Это ты?

Комок шевельнулся. Теперь Фрэнни тоже смотрела на него.

– Не могу от него избавиться, – сказала она. – Он вдруг ни с того ни с сего совсем по мне с ума сходит.

Простимулированный пытливым перстом Зуи, Блумберг вдруг потянулся, затем стал медленно рыть тоннель наверх, к коленям Фрэнни. В тот миг, когда его непривлекательная голова вынырнула к солнцу, Фрэнни подхватила его под передние лапы и подняла на уровень интимного объятия.

– Доброе утро, дорогуша Блумберг! – сказала она и рьяно поцеловала его между глаз. Кот с отвращением моргнул. – Доброе утро , старый, жирный, вонючий котяра. Доброе, доброе, доброе утро! – Она одаривала его одним поцелуем за другим, от кота же ни единой волны взаимной нежности не поднялось. Он предпринял неумелую и довольно неистовую попытку добраться до ключицы Фрэнни. Очень крупный, серо-крапчатый «кастрат». – Какой нежный , а? – с восторгом произнесла Фрэнни. – Я никогда не видела, чтоб он так нежничал. – Она посмотрела на Зуи – вероятно, за подтверждением, – но лицо брата за сигарным облаком оставалось уклончиво. – Погладь его, Зуи! Посмотри, какой он милый. Погладь его.

Зуи вытянул руку и провел по выгнутой спине Блумберга – раз, два, – затем бросил, поднялся с кофейного столика и через всю комнату добрел к роялю. Тот боком, открытый настежь во всей своей черной «стайнуэевой» огромности, стоял против дивана, и табурет его располагался почти прямо напротив Фрэнни. Зуи сел на табурет – опасливо, – потом с очень откровенным интересом присмотрелся к нотам на пюпитре.

– У него столько блох, что даже не смешно, – сказала Фрэнни. Она немного посражалась с Блумбергом, пытаясь согнуть его в позу покорного ручного котика. – Вчера вечером я нашла на нем четырнадцать блох, только на одном боку. – Она могуче пригнула вниз ляжки Блумберга, после чего перевела взгляд на Зуи. – А как сценарий, кстати? – спросила она. – Его таки прислали вечером?

Зуи не ответил.

– Господи, – сказал он, не отводя глаз от нот на пюпитре. – Кто это вытащил? – Ноты были озаглавлены «Не надо быть гадюкой, крошка». На вид им стукнуло лет сорок. На обложке сепией воспроизводился портрет мистера и миссис Гласс. Мистер Гласс – в цилиндре и фраке, равно и миссис Гласс. Они довольно ослепительно щерились в камеру, оба подавались вперед, широко расставив ноги, и опирались на парадные трости.

– Что это? – спросила Фрэнни. – Мне не видно.

– Бесси и Лес. «Не надо быть гадюкой, крошка».

– А. – Фрэнни хихикнула. – Лес вчера вечером Воспоминал. Ради меня. Он считает, у меня болит живот. Из табурета все ноты до листика вытащил.

– Интересно знать, как мы после «Гадюки» заплутали в этих проклятых джунглях. Поди разберись.

– Не могу. Я пробовала, – ответила Фрэнни. – И как сценарий? Дошел? Ты сказал, как его… мистер Лесаж, или как его там зовут, – должен был оставить сценарий у швейцара перед тем, как…

– Дошел, дошел, – сказал Зуи. – Мне об этом неохота. – Он вставил сигару в рот и правой рукой октавами в верхах заиграл мелодию песенки под названием «Кинкажу» [206] «Кинкажу» – музыкальный номер из бродвейского мюзикла постановщика Флоренца Зигфелда «Рио-Рита» (1927), композитор Макс Стайнер (1888–1971). , которая, стоит отметить, завоевала и явно утратила популярность еще до рождения исполнителя. – Не только он дошел, – сказал Зуи, – но и где-то в час ночи сюда позвонил Дик Хесс, сразу после нашего скандальчика, и попросил, чтобы я с ним встретился и выпил, сволочь. Однако – в «Сан-Ремо» [207] «Сан-Ремо» – литературное кафе и бар в итальянской части Гринич-Виллидж, в 50-е гг. особенно популярное у битников. . Он открывает для себя Виллидж. Боже милостивый!

– Не лупи по клавишам, – сказала Фрэнни, не сводя с него глаз. – Раз ты там сидишь, я буду твоим режиссером. И первая моя режиссура вот: не лупи по клавишам.

– Во-первых, он знает, что я не пью. Во-вторых, он знает, что я родился в Нью-Йорке и атмосферу его не терплю, как мало что. В-третьих, он знает, что я живу, черт возьми, в семидесяти кварталах от Виллидж. И в-четвертых, я три раза ему сказал, что я уже в пижаме и тапочках.

– Не лупи по клавишам, – срежиссировала Фрэнни, поглаживая Блумберга.

– Так нет же, подождать не могло. Ему во что бы то ни стало нужно было меня видеть. Очень важно. Без шуток, а? Будь хоть раз в жизни умницей, прыгай в такси и давай приезжай.

– И ты поехал? Крышкой тоже не хлопай. Это моя вторая…