Илья Шнейдер - Записки старого москвича

— Зря я пошел на этот трюк, — сказал утром Афанасьев, — Сангурову надо было делать просто Сангуровой, и из нее мог выйти толк…

Но теперь уже Сангурова почему-то захотела стать «новой Вяльцевой»…

Контракт лопнул.

А в это время муж скончавшейся настоящей Вяльцевой полковник Бискупский был в действующей армии, куда его вновь допустили с возникновением войны, после того как еще за несколько лет до начала ее он был по постановлению общества офицеров исключен из армии за неслыханный по дерзости вызов всему высшему петербургскому обществу. Бискупский, один из самых блестящих кутил Петербурга, женился на певице Анастасии Вяльцевой (еще недавно служившей в горничных у присяжного поверенного Холевы), соблазнившись ее известностью и богатством и променяв погоны с массивными золотыми вензелями Николая II на должность устроителя гастролей и коменданта собственного вагона популярной певицы.

Когда Вяльцева заболела в 1913 году белокровием, в России был сделан первый опыт переливания крови, для чего в Петербург пригласили известного за границей австрийского профессора Эндерлена. Несмотря на то что именно в России еще с 1832 года производилась операция переливания крови, а в 1848 году в России же вышел большой печатный труд, посвященный этой области в медицине, русское общество преклонялось перед иностранщиной и не доверяло отечественным врачам.

Но знаменитый профессор Эндерлен не знал этих опытов, не знал даже о том, что до операции необходимо было определить группу крови, и Вяльцева умерла…

Шла война. Бежав после революции к своему старому собутыльнику, также бывшему свитскому офицеру — ясновельможному гетману всея Украины Павло Скоропадскому, Бискупский стал его приближенным. Дальнейший жизненный путь Бискупского пошел под еще больший уклон, становясь с каждым этапом гнуснее и гнуснее.

Откатившись после революции со Скоропадским за рубеж, он сразу попал в германский городок Кобург, где в силу родственных связей бывшей династии Романовых с Кобургским правящим домом находился бывший великий князь Кирилл, плачевный герой «Петропавловска», возведенный частью белой эмиграции в сан блюстителя трона российского, а позднее объявивший себя императором всероссийским. Бискупский быстро устроился при дворе Кирилла воспитателем наследника престола Владимира. За особые заслуги Кирилл произвел Бискупского в генералы от кавалерии несуществовавшей конницы.

В двадцатых годах жена Кирилла Елизавета стала финансировать зародившуюся в Мюнхене немецкую национал-социалистическую (фашистскую) партию, с помощью которой она видела возможность восстановления в будущем старой России.

Продав с помощью Бискупского свои бриллианты за 200 тысяч марок, она передала эти деньги в распоряжение фашистской партии в Мюнхене, где находился тогда «Ауфбау» — костяк, состоявший из вдохновителей будущей «коричневой чумы» — Штрейхера, Штрассера, Гитлера, Розенберга и других. Гитлер уже имел тогда членский билет этой партии за № 7.

После прихода к власти Гитлера он назначил Бискупского управляющим по делам российской эмиграции в Германии, причем управление это находилось в ведении гестапо и даже самого Гиммлера, этого сверхпалача, создателя и основателя гестапо, тупого и жестокого садиста со свинообразным рылом, носившего как бы в насмешку свою фамилию… [6] Himmler — небесный (нем.) .

Бискупский и другой бывший гвардеец свиты его величества — Скоропадский вместе служили у Гиммлера. До конца дней своих и своих хлебодателей Бискупский получал тридцать сребреников, составлявших в переводе на немецкие марки тысячу в месяц.

В 1945 году Бискупский умер от паралича в Аугсбурге, куда он перебрался при приближении советских войск.

Много русской крови пролил он на своем пути от цыганских романсов до гестапо.

После вечера юмора Аркадия Аверченко мы сидели с ним и Афанасьевым в ресторане пятигорского вокзала.

Аверченко был мрачен. Две бутылки белого вина были выпиты. Разговор не клеился. На вечере Аверченко, как всегда, плохо читал свои полные юмора рассказы, принесшие ему известность. Возглавляемый им петербургский журнал «Сатирикон» был не менее популярен, чем его редактор.

Аверченко допил свой бокал…

— Вот Лермонтов, — сказал он, — жил здесь долго, любил, страдал, ссорился, веселился. Здесь и погиб. Но вот не приходило же ему в голову устроить, скажем, здесь вечер поэзии Лермонтова… Я, конечно, никак не равняю себя с Лермонтовым, — спохватился Аверченко, — но для чего же я выступаю в каких-то своих вечерах юмора?

— Действительно, — откликнулся я, — сколько вы затрачиваете времени? Три дня, чтобы доехать из Петрограда, затем еще неделю, чтобы выступить в четырех вечерах, и потом снова три дня на возвращение домой…

— А мог бы я не мучиться и не волноваться две недели, — протянул он, — и за это время написал бы несколько рассказов… — И, осмотрев пустую бутылку, добавил: — И денег получил бы больше, чем за эти гастроли…

Афанасьев крякнул:

— Хороший у меня помощник! — кивнул он на меня: — Этак, пожалуй, ты всех гастролеров разгонишь. Неверно все это!

Он повернулся к Аверченко:

— Вот вы проехали три дня в поезде и обратно еще проедете столько же. Сколько людей вы увидали в пути, сколько наблюдений сделали! А здесь, на курорте? Дивная природа, смешные и серьезные люди, масса людей! Здоровые и больные… Типы, образы, сюжеты! Это больше, чем просидеть две недели дома! — разгорячился Афанасьев и заказал еще бутылку белого.

— Тоже верно, — вздохнул Аверченко. — Только шуму здесь много, а скучно. Ночь теплая, а душа индевеет. Пойти бы на место дуэли Лермонтова и там застрелиться.

— Темно и далеко, — попытался я разрядить атмосферу, — по дороге еще в «Провал» угодите.

— Тоже верно, — опять согласился Аверченко и, велев подать еще бутылку, замолчал…

Тут подошел последний ночной поезд на Кисловодск, куда мы недавно уже переехали перед отъездом в Москву.

Еще два года после этого Аверченко оставался в России и, отхлынув с эмиграцией за границу, переезжал из страны в страну со своим эстрадным театром, так и названным им: «Гнездо перелетных птиц».

Обосновавшись, наконец, в Праге, Аверченко совсем исписался. Рассказы о Советской России были грубы, вульгарны, пошлы и лишены юмора. О другой его книге «Дюжина ножей в спину революции», изданной и у нас, Владимир Ильич Ленин написал в «Правде» статью «Талантливая книжка», явившуюся и предисловием к этой книжке.

«Это — книжка озлобленного почти до умопомрачения белогвардейца Аркадия Аверченко: «Дюжина ножей в спину революции». Париж, 1921. Интересно наблюдать, как до кипения дошедшая ненависть вызвала и замечательно сильные и замечательно слабые места этой высокоталантливой книжки. Когда автор свои рассказы посвящает теме, ему неизвестной, выходит нехудожественно. Например, рассказ, изображающий Ленина и Троцкого в домашней жизни. Злобы много, но только непохоже, любезный гражданин Аверченко. Уверяю вас, что недостатков у Ленина и Троцкого много во всякой, в том числе, значит, и в домашней жизни. Только, чтобы о них талантливо написать, надо их знать. А вы их не знаете.