Мухаммет Магдеев - Мы — дети сорок первого года

И все-таки жизнь в городе интересная, оживленная в городе жизнь, что и говорить! Вот пожалуйста: везде объявления висят, написано: «Парк культуры и отдыха приглашает вас на свои аттракционы». Альтафи рассказывал: здесь, мол, даже когда на Волге лед трогается, и то на трамваях пишут: «На Волге ледоход». А потом, дня через два: «На Волге полный ледоход». Вот как люди живут: занимательно!..

И сев на третий номер трамвая, парни отправились в Парк отдыха. Все организационные моменты — разговор с кондуктором, приобретение билетов, проверку сдачи — Альтафи взял на себя. Парни сидели смирно, глядели в окошки и, только увидев из ряда вон выходящее, ерзали на скамейках, обменивались восторженными восклицаниями; Альтафи же, покончив с делами, сосредоточил свое внимание на одной полезной инструкции — она висела прямо на стенке вагона. Если б не эта замысловатая инструкция, Альтафи бы, наверно, никогда не узнал многих интересных вещей: например, там было написано, сколько полагается заплатить штрафу за отрывание трамвайных ручек и также, с другой стороны, за отвинчивание шурупов с оконных рам. Ага, смекнул Альтафи, значит, эти ручки отрываются, а те шурупы отвинчиваются. Точно! Инструкция утверждена Горисполкомом, а Горисполком, надо полагать, врать не станет, ему такое не к лицу. Итак, размышлял Альтафи, что здесь написано? «Эта ручка отрывается. Отрывать ее нельзя. Другое дело, если у тебя в кармане лежат двадцать пять рублей». И также: «Один шуруп стоит один рубль». Здорово!.. А шурупы-то какие дорогие, ужас! А вдруг когда надобность в них будет? А если б не инструкция, откуда б, например, Альтафи узнал, что их отвинтить можно?

Гизатуллин, уже успевший сделать в городе много дел — например, съесть восемь порций мороженого, посмотреть интересное кино, искупаться, поплавать и выложить восемь порций мороженого обратно, — был в отличнейшем расположении духа. Поэтому он лихо спрыгнул с трамвая еще до остановки и, пробежав метров десять с сильным наклоном вперед, даже не упал, но бойко выпрямился. Город — он на то и город, что здесь на каждом шагу можно проявлять свою смелость и также доблестное геройство. Однако в самом Парке отдыха настроение у парней малость поухудшилось: там, на спортивной площадке, играли в волейбол курсанты Военно-морского училища… Чувствовалось, что играют они просто так, для развлечения и мимоходом, весело перекидывая мяч через туго натянутую сетку; они даже были в военной форме и только сняли головные уборы. Ну и красавцы, шайтан их задери, вот так красавчики! Что за фигуры, лица, что за талии, перехваченные широкими флотскими ремнями, что за крепкие плечи — загляденье! Играют мячиком как хотят, бьют гулко и точно, принимают на самые кончики пальцев, расслабленно эдак, небрежно… а все-таки мячик словно бы забыл, каково оно — падать на землю; так и летает беспрестанно в воздухе! Сколько силы в людях, мощи, здоровья! Да они сплошь из мускулов да из красоты человеческой, эти военно-морские ребята, молодцы один к одному! Парни наши учуяли их полное физическое превосходство еще издали, и собственные тела и мышцы стали казаться им какой-то лишней обузой; и руки, утратившие всю свою жилистую крестьянскую силу и теперь будто налитые водой, и пустые, обвисшие животы, и тонкие, далеко друг от друга отстоящие ноги сделались сейчас раздражающе смешными и противными. Вот ведь как неодинаково распределяются совершенства на белом свете! Несправедливо это, неправильно! Словом, заугрюмели все до окончательного предела, и застыли недвижно, и обиженно молчали. Все, кроме Альтафи, он — вечный оптимист, ему кукситься не положено. Поэтому, как только мячик военно-морских ребят покатился в сторону, Альтафи с независимым видом помчался за ним. «Учитесь у дяди», — говорил этот его вид, а также о горячем желании пнуть разок по верткому волейбольному мячику. Взяв очень солидный разбег, Альтафи подлетел к мячу как на крыльях и, полыхнув дерзким, мужественным взглядом, что было силы саданул правой, обутой в незашнурованный солдатский ботинок, ногой… Курсанты громко захохотали. Потому что мячик продолжал безмятежно крутиться на месте, а в центр волейбольной площадки тяжко шлепнулся громадный, сорок третьего размера, заскорузлый башмак Альтафи…

Нет, спортивный вопрос в училище, конечно, был поставлен слабовато. Физическое воспитание — если не считать зимы, когда нас изредка заставляли ходить на дубовых, толщиною в три пальца и весом в добрый пуд, корявых лыжах, — отсутствовало напрочь. Да и на зимних-то соревнованиях всяческих неувязок было не счесть: не хватало, например, лыжных палок, отчего нам порою приходилось прямо на дистанции выдергивать дорожные маяки-указатели; рвались истлевшие кожаные крепления — казенным лыжам, видно, здорово не нравилось, что их попирают какие-то там деревенские лапти. В прошлую зиму, скажем, во время кросса чуть ли не первой финишировала… одинокая лыжа Аркяши (финиш находился за очень длинным и очень пологим спуском). Самого Аркяшу ждали еще примерно минут двадцать; прошедший пять километров против холодного, пронизывающего ветра и сильно замерзший Аркяша на финише скрючился и, засунув руки между ног, долго скрипел зубами: плакал. А в училище, наверное по причине военного времени, физруков хороших не бывало, и даже единственный шаткий турник, плохо укрепленный на еловых светлых столбах, проржавел насквозь и прогнулся…

В противоположном же конце парка, откуда стало совсем не видно военно-морских красавцев, парни обнаружили турник новехонький, с гладкой чистой перекладиной и для прочности растянутый железными цепями. Вокруг не было ни души, и парни, решив испытать свои силы, встали все вместе под эту самую выкрашенную в черный цвет длинную стальную перекладину. Альтафи, правда, тут же велел всем отойти на три метра, потому что вознамерился крутить «солнце», но из намерения его ничегошеньки, кроме голого хвастовства, не получилось. После довольно-таки продолжительных и безуспешных попыток Альтафи все же сдался и, похохатывая, отошел в сторону. «Мяса на мне лишнего наросло — ужас, а, — сказал он в оправдение, — худеть надо», — после чего с уважением потрогал свои ляжки. Тогда попробовали подвесить на турник худощавого Аркяшу; подняли его втроем и действительно подвесили. Покачавшись пару секунд на легоньком ветру, Аркяша обрушился на землю… Гизатуллин же подмогу товарищей решительно отверг: он докарабкался до высоты перекладины по столбу и дальше уже без особого труда перебрался к середине турника. Хотя Гизатуллин грозился подтянуться восемь раз, ему, видно, помешало то, что рубаха его выбилась из штанов и задралась до самого пупа, в то время как сами штаны упорно пытались сползти до колен. Ну, а поскольку висеть в неприкрытом виде Гизатуллину было очень не по душе, он брыкнул раз-другой в воздухе ногами, казалось выросшими самым неожиданным образом на пустом мешке из-под картофеля, да и последовал себе путем давеча обрушившегося на землю Аркяши. Одному Зарифуллину удалось раз пять дотронуться усеянным желтыми волосками тугим подбородком до недосягаемой для остальных перекладины…