Мухаммет Магдеев - Мы — дети сорок первого года

«Слышь-ка, браток, а ведь сегодня учеба-то после обеда…»

И — айда с песнями под стожок поближе, в пахучее сено, в душистое тепло! Спать охота! Долго спать, сны видеть разные. Не идет чего-то тот знакомый человек. Нету его… И стога уже позади остались.

Светает. Вот и лес кончился. В поле холоднее, буран опять смелым стал. Метет. Хотя училища еще не видно — утро серое, туман; шагать осталось недолго. Училище в деревянном доме в один всего этаж, длинное. У леса не уместилось, выползло в снежное море, в широкое поле…

В классе — теплынь! Печкой пахнет; запах синий, дремотный, голова от него тяжелеет. В теле слабость какая-то, жмет узкая парта, тычет в кости деревом, но все равно сидеть просто так очень приятно… Глаза только смыкаются, что-то налетает на них, мягкое, и давит, ложится сверху на веки, и голова падает вниз, стук от этого.

Доносится издалека голос учительницы:

— Именительный: Бура́н.

Притяжательный: Буранны́н.

Направительный: Буранга́ [7] Парадигма слова «буран» на татарском языке; соответствует на русском: И. п. Буран Р. п. Бурана Д. п. Бурану. ,— перечисляет голос. Слова рассыпаются на мелкие части, летают по воздуху. Под потолком каждый из осколков — кусочек сна. Осколки падают на голову, влетают отовсюду, голова никнет: голове тяжело. Все осколки набились разом, в голове — целый сон. «Буран, бураннын, буранга… Буран, бураннын, буранга…» Пожилая тетка возле стола вроде как и не учительница вовсе. Это тот человек, который должен был выйти около стожков. Чтобы сказать… У, да это не человек вовсе, а просто фигура из тумана. Вот-вот расплывется… Э, да это и есть сам сон. Из него как раз вылетают сонные осколки, падают на глаза, наполняют голову…

— Буран, бураннын, буранга…

Буран, бураннын, буранга…

Когда туман у Стола расползется, всем можно будет положить головы на парты. И спать сколько надо. А надо — много. Долго надо… Нет, это не парты, парт здесь нету, здесь сено пахучее. В стожке ходы проделаны, и там, подложив под головы мягкие лапки, спят два зайца. Одного звать «именительный», другого — «родительный». А на верхушке стога выкопана глубокая яма: в яме спит Радиф со всеми братишками. Самый маленький попал пальцем ноги старшему прямо в рот; Радиф иногда выплевывает этот палец, но вообще-то он ему не мешает; все дружно посапывают, дышат полной грудью. Под стожком играет патефон. Льется с пластинки веселая плясовая:

«Буран, бураннын, буранга!..»

На развеселый мотив отплясывает у стожка пожилая тетка. Ловко у нее получается: сама пляшет, сама сладко спит — глаза у нее крепко закрыты. О, знакомая тетка — ведь это учительница татарского языка! Точно, Рабига́-апа́ [8] Апа́ — сестра, тетушка, уважительное обращение к старшим по возрасту женщинам. . Ух, как им всем хорошо: зайцам, и Радифу, и братишкам его, и тетке Рабиге! Ай, что-то заверещало, прямо лупануло по ушам! Да это звонок…

Урок татарского языка окончен.

На дом: просклонять слово «чилек» [9] Чиле́к — ведро. в единственном и множественном числе, записать в тетрадку.

Рабига-апа поправляет на плечах потертую заячью шубку, берет со стола свою сумку. Татарский язык у нас в понедельник первым часом, поэтому у Рабиги на уроке всегда полно и опоздавших, и заснувших. Да она не ругается, лишь бы урок знали.

— Малокровные вы теперь, — говорит она нам, жалеючи. — Вот кончится война, поеди́те вволю сахара, овощей, фруктов там, ягод разных. А спите много — это от малокровия…

Нет, что ни говори, только спать — это здорово! Всегда!

Ах эта учеба — ни дна ей ни покрышки!..

Кирпичи бы ворочали, лишь бы не учиться; вот как! Думаешь — брошу, убегу! Глядишь, уж и четверть к концу близится. Болтали тут, самое трудное, мол, русский язык. Пустяк! Труднее всего, надо честно сказать, психология. Чтоб она провалилась, эта психология! Меланхолик, сангвиник, флегматик, пуще того — холерик, холера его забери! Гизатуллин, понимаешь, меланхолик, Альтафи — сангвиник, Зарифуллин, само собой, — холерик. Где же люди, спрашивается, когда кругом холерики да флегматики?! Нет, труднее всего, конечно, немецкий язык. Мало того, значит, что это самый что ни на есть вражеский язык, так ты же его и изучай! Зубри, покуда башка у тебя не распухнет! Вдобавок учитель по немецкому — ну чистая фря: тонконожка, щечки впалые, губы красные, пальцы длинные, шустрые, как у Шурале [10] Шурале́ — герой татарских народных сказок; лесное существо с длинными пальцами, которыми оно насмерть защекочивает людей. , а сам называется мужчина средних будто бы лет, в соку, можно сказать. Учит нас — длинным пальцем так и тычет перед собой, вот-вот, кажется, в глаз попадет.

— Eine fremde Sprache ist noch eine Waffe in Kampf ums Dasein [11] Знание одного иностранного языка — дополнительное оружие в борьбе за существование. .

— Чем больше языков ты знаешь, тем лучше и бэгаче ты как челэвек…

Нарочно нас травит, жизнь, понимаешь, нам травит; жить и так трудно. Эх, дать бы ему!

— Пэлучил ты сегодня эдну двойку — значит, вылил ковшик вэды на мельницу прэклятого Гитлера. Каждая твэя пятерка — удар по фэшизму!

Слова его нам — соль на открытую рану. Да еще слова эти как-то по-особому выговаривает, по-своему, не как все люди. Оттого и слова у него какие-то тяжелые, скользкие, в голове их не удержать… Пухнут мозги, разламывается голова…

Господи, как же теперь жить-то? Ведь ни одного же иностранного языка не знаем, что за подлецы мы такие?! Как подумаешь об этом, в голове колесики перестают крутиться. А худощавый, красногубый в желтой рубашке все тычет пальчиком в воздух.

— И сегодня мы с вэми боремся не против немецкой нации. Мы с вэми участвуем в бэрьбе против пэдонков, против этбросов человечества — в священной бэрьбе против фэшизма. Немец — это еще не значит фэшист…

Движется, распарывая воздух, тонкий костистый палец. Когда он замрет, кому-то из нас придется плохо. Этот учитель необычайно строг, с ним шутки плохи. Этот будет долбить, пока не научит. Попались… кто заманил нас сюда, в какой недобрый час клюнули мы на нехитрую приманку? Ох эта хлебная карточка! Позарились на дармовой хлеб, так нет уж нам теперь от учебы никакого спасенья!

— Сегодня мы пэвторим текст, пройденный нами на прошлом уроке. Итак — «Колаямбу».

Голова кругом от мудреных названий, от слов непонятных — не наших, немецких. Памятен нам этот текст, а как же. На прошлом уроке вколотил ты его в нас, будто чугунной кувалдой: вовек не забыть! Каждое слово заставил повторить сорок раз. И хором все, хором. «Нох айн маль, нох айн маль!» Душу вынул и обратно не вставил. Еще раз да еще раз, ух, мучитель! Слово одно какое-то откопал — мол, французское оно; немецкого нам не хватало ведь: нате, получайте. Пишется «плантаге», но читается вовсе «плантэжэ». Об этом тоже сорок раз напомнил… Альтафи тогда специальное письмо домой в деревню накатал: здравствуйте, мол, как поживаете, а по-немецки мы здесь, мол, запросто шпарим, теперче французский начали учить — трудный, собака!..