Луи Арагон - Орельен. Том 2

Телеграмма лежала на столе. Береника взяла ее и прочла. Поль приступил к бритью. Первым делом он выбривал подбородок… Брился он безопасной бритвой. Покончив с подбородком, он начал вертеться по комнате в поисках обрывка газеты, чтобы вытереть с бритвы мыло.

— Подумать только, что я мог без тебя жить!

Подобные восклицания, раздававшиеся в самый, казалось бы, неподходящий момент, раздражали Беренику. Но что поделаешь? Таков Поль…

— Но ведь у тебя была Мэри…

— Мэри! Подумаешь!

— Как так? Она к тебе очень хорошо относилась.

— Правильно… но я ее никогда не любил, ты же знаешь.

— Ты сам уверял, что в течение двух недель тебе казалось, что ты ее любишь… Кроме того, ты оставил Париж, учение. Так ли уж ты уверен, что никогда не пожалеешь об Институте океанографии, о твоих аксолотлях?

— Можешь не сомневаться! Ой! — Поль порезался и теперь строил немыслимые гримасы, растягивая и складывая сердечком свои забавные губы. Береника не могла удержаться от смеха. — Почему ты смеешься? Надо мной? Я порезался, а ты…

Береника взглянула на маленькое алое пятнышко, выступившее в уголке губ.

— У тебя такой красивый цвет крови! — сказала она, и Поль, польщенный ее словами, обернулся. Не будь у него вся физиономия в мыле, он бы тут же ее расцеловал.

— Вот ты говоришь, не жалею ли я об аксолотлях? А мама, а Аньер, а мои малолетние братья, и наша тесная квартирка, где курят ароматной бумагой, чтобы отбить запах капусты!

— Это верно, но ведь там есть и еще кое-что — кафе на площади Пигаль, Менестрель и прочие… Разве тебе будет неприятно с ними увидеться, скажи?

Поль ответил не сразу. Потом произнес отрешенным тоном:

— Видишь ли, мне, конечно, интересно знать, что они теперь делают, каковы их успехи… Ведь за пять недель они непременно изобрели что-нибудь… должно быть, сейчас, через пять недель, уже забыли и думать об автоматической поэзии… Говорят, они подцепили где-то бывшего семинариста… Фредерик написал танго для окарины…

Ага, значит Поль получил какое-то письмо, о котором предпочел умолчать. «Конечно, он меня любит, — думала Береника, — безусловно любит. Но на свой лад. Если бы я поделилась с ним этими мыслями, он бы языка лишился от изумления, натворил бы любых безумств, лишь бы доказать мне, что любит меня по-настоящему. Но разве это хоть что-нибудь доказало бы? Таким людям любовь нужна для полноты картины. И все-таки он меня любит».

— Понимаешь, — разглагольствовал Поль, — что я-то мог поделать? Они прислали телеграмму. Поставили меня, так сказать, перед совершившимся фактом. Не мог же я запретить им сюда приезжать. Совершенно в духе Менестреля. Силком навязывать себя!

Совершенно очевидно, что Менестрель в глазах Поля значил куда больше, чем все прочее человечество. Но надо же было продемонстрировать независимость суждений! Береника не испытывала ни малейшего желания знакомиться с друзьями Поля. Нет уж, увольте, выносить любопытные взгляды пятнадцати пар глаз, выставлять себя напоказ перед неожиданно явившейся оравой. Она знала, что и Менестрелю очень не хватает Поля. Ей вовсе не улыбалось прослыть в их мнении ужасной особой, которая не пускает Дени в кафе на площади Пигаль, не позволяет выпить там рюмку кюрассо и играть в разные литературные игры у Менестреля. Подумать только, что она вдруг, сразу, без рассуждений, уехала с этим мальчиком, худеньким, бледненьким, таким бледным, что даже под загаром видно, какая у него белая кожа. Минутами она сама спрашивала себя — неужели все это правда? Она случайно встретилась с Полем, в январский день, она тогда так устала, была совсем без сил, потому что с утра бродила по набережным в районе улицы Бонапарта. Она глядела на Сену, снова глядела на воды Сены… и думала о той незнакомке, о морге… Ей не хотелось возвращаться к Люсьену, разыгрывать из себя кающуюся грешницу… Тот, другой… Ах, к чему мучить себя вечными мыслями о том, другом… Сначала было только неприятное чувство: досадная, ненужная встреча. В течение той недели, что она жила у Амберьо, она достаточно наслушалась наставлений, которые ей читал старик Блез… А тут была Сена. И живой человек, с которым можно было перекинуться словом. Она говорила и с удивлением вслушивалась в свои слова, сама не узнавала себя… Поль Дени взял ее руки в свои… Нет, нет, не надо даже думать о самоубийстве… Не сходите с ума. Разве она говорила ему о самоубийстве? Она уже не помнит. Во всяком случае, все началось именно с той минуты, началось так…

Поль стоял перед ней — красивый, чисто выбритый, сияющий самодовольством.

— Посмотри, как я хорошо побрился! — закричал он, бросаясь к ней.

— Ну, Поль…

— О лапка, ведь мы расстаемся на такой долгий срок! На бесконечно долгий! До самого вечера, подумай только! В первый раз расстаемся… Это прямо ужасно!

— Да нет же, ты сам увидишь… время пройдет незаметно… приедет семинарист, Менестрель, пойдут рассказы о Кокто… и вечер наступит скорее, чем ты думаешь!

Он отрицательно покачал головой. Поглядел на нее ярко блестевшими глазами. Вид у него был отнюдь не грустный. Он протянул к ней руки.

— Нет, — ответила она, — нельзя же все время целоваться.

Поль нахмурился. Но набежавшее облачко тут же прошло.

— Послушай, Нисетта, раз уж нам приходится разлучаться, давай выйдем вместе, хочешь, погуляем, зайдем к Мэрфи…

Береника невольно улыбнулась. Дом Мэрфи ему требовался как конечная цель прогулки. Почему бы в конце концов действительно не заглянуть к Мэрфи? Когда они с Береникой приехали сюда, Мэрфи так расписывал свое уединение, как будто они удрали по крайней мере в Харрар. Впрочем, оба Мэрфи довольно приятные люди, особенно он со своей не по росту крупной головой и видом профессионального игрока в бейсбол.

— Подожди меня внизу… Я только зайду к себе в комнату…

Чтобы попасть в комнату Береники, надо было спуститься на одну ступеньку и пройти темным коридором. И на окнах и на дверях висели занавесочки, белые в красную клетку, и мебель как в нормандских домах. Чемоданы кабаньей кожи напоминали, что все это лишь временная декорация. Береника надушила носовой платок. Поглядела на себя в зеркало. Обязательно надо попудриться. Поль своими поцелуями все время стирает с ее лица пудру.

До чего все-таки удивительно, что ее комната сейчас, аккуратно убранная, так непохожа при ярком свете дня на ту же комнату при искусственном свете, когда в ней царит предвечерний беспорядок и беспорядок любви. Ибо и это тоже зовется любовью. Она вспомнила их первые дни. Сначала она пыталась отвлечься, ей хотелось что-то безнадежно испортить, разрушить что-то дотла… воздвигнуть между собой и тем… Поэтому-то, в сущности, она и уступила мольбам этого мальчика, так твердо и сразу поверившего, что он влюблен в нее. А возможно, и правда был влюблен… С того самого вечера, когда они встретились у Мэри, он не пытался ухаживать за ней, даже не смел на нее смотреть… Им нравилось говорить о музыке… Поль не видел ее вплоть до дня их встречи у парапета на набережной Малакэ… не видел в буквальном смысле слова… Кто сказал, что любовь обязательно бывает с первого взгляда, подобно все испепеляющей молнии, если только существует такая молния? Вполне можно испытать на себе действие этой молнии с запозданием. Иногда Беренике казалось, что в тот день Полю просто надоело все: и собственная жизнь, и госпожа де Персеваль, квартирка в Аньере, аксолотли, и даже сам Менестрель. К тому же он со всеми переругался в кафе Пигаль из-за Виктора Гюго… Поэтому-то он и излил на нее весь запас своих восторгов… Береника медлила спускаться вниз. С Арчибальдом и Молли ей тоже не слишком хотелось видеться. Она оглядела свою комнату, то, что называлось ее комнатой.