Луи Арагон - Орельен. Том 2

По возвращении в Париж, где его ждали развлечения — свидание с полузабытой Розой, «Косметический институт Мельроз» со всеми его побочными аттракционами, — он сразу же стал подготовлять встречу Бланшетты с Орельеном. Все складывалось как нельзя лучше, даже отсутствовала Береника, которая сыграла свою роль и не могла теперь помешать задуманной партии. Эдмон виделся с Орельеном, но избегал всего, что могло бы ускорить роковую встречу, которой он так страстно ждал… В нем было что-то от небожителя; взять хотя бы его умение распоряжаться чужими судьбами. Заблаговременно он выбрал для окончательных расчетов костюмированный бал у герцога Вальмондуа. Трудно было найти более искусственную, театральную обстановку, способную поразить любое воображение, чем особняк Вальмондуа, убранный по случаю празднества в золото. В душе Эдмон не без удовлетворения видел в этом некий символ, равно объединяющий в себе и самое Бланшетту, и ее богатство, и ту дерзость, с какою он ставил на карту вместе с Бланшеттой все свое благополучие. Одним из вариантов, которыми он, как заговорщик, упивался в течение многих недель, было решение одеть свою супругу Данаей. Эдмон проявлял неслыханную заботу об ее костюме, потребовал, чтобы она заказала его только у Шанель, сам несколько раз беседовал с знаменитой портнихой о будущем платье и с удивительным усердием ездил на все примерки. Он до тонкости изучил Бланшетту. Знал, как, пожалуй, никто на свете, что ей идет и что не идет. Он безмерно наслаждался сознанием своей власти, ибо от него одного зависело, без ведома портнихи и Бланшетты, сделать так, чтобы новый наряд лишил его жену всяческого обаяния или превратил ее чуть ли не в красавицу. Он изводил закройщицу советами и указаниями, вселяя в сердце Бланшетты смутную тревогу, и она ломала голову, стараясь догадаться, откуда такой повышенный интерес к ее туалетам и откуда эта мелочная придирчивость; Эдмон играл комедию с самим собой, делал вид, будто еще не уверен в том, очарует ли Бланшетта своим костюмом Орельена или, напротив, оттолкнет его… В результате Бланшетта совсем извелась, она с удовольствием положилась бы на вкус самой Шанель, как делала неоднократно; что касается предстоящего бала у Вальмондуа, он казался ей просто скучной светской повинностью, и она прекрасно обошлась бы и без этого бала.

Однако она неожиданно была вознаграждена за все свои муки в тот вечер, когда, собираясь на бал, пришла, уступая просьбам Адриена Арно, показаться ему перед отъездом. Конечно, она отдавала себе отчет в том, что костюм ей к лицу, и старалась отгадать, почему Эдмон с такой настойчивостью занимался ее туалетом. До сих пор она не знала за ним светского снобизма. Неужели ему вдруг так польстило приглашение герцога Вальмондуа? Или же ему непременно хотелось, чтобы имя его жены попало в «Вог», где упоминались самые удачные туалеты? Как это все-таки не похоже на Эдмона… Но когда Адриен встретил ее возгласом неподдельного восхищения… тут она совсем забыла и Эдмона и страхи, которые вызывала в ней вся эта дьявольская возня с костюмом, этот неожиданный интерес к маскараду. Она почувствовала, как под румянами вспыхнули от удовольствия ее щеки. Ей окончательно расхотелось ехать к Вальмондуа. С большей охотой она осталась бы дома, сидела бы у изголовья больного Адриена в своем прекрасном платье, отделанном цехинами и драгоценными каменьями.

Никто никогда не узнает, что в тот вечер, когда Бланшетта нарядилась Данаей, образ ее лишил спокойствия и мужа и Адриена — снедаемого тщеславием, но не могущего совладать с желанием. Что в эту минуту она и впрямь имела все, чего только могла ждать женщина от этих двух мужчин: бескорыстное восхищение. Конечно, так не будет впредь, но в ту минуту она была любима ради себя самой. А это кульминационный пункт в жизни женщины. Бланшетта ничего не знала об этом. Никто не знал. И самое удивительное, что потребовалось именно платье, платье, явившее двум хищникам материализованный образ богатства, которым они упивались оба, дабы превратить ту, что надела его, в красавицу, в настоящую женщину в первый и, быть может, последний раз.

Когда Эдмон закутывал жену в манто, ему захотелось шепнуть ей: «Останемся дома… ну его, этот бал!» Бланшетта слегка вздрогнула, почувствовав прикосновение его рук, как-то по особенному скользнувших по ее плечам. Она боялась предстоящего вечера. Что скрывается за этой маской преувеличенного внимания? Но Барбентан отлично знал, что истинное наслаждение заключается в том, чтобы запретить себе близость с женщиной, когда испытываешь к ней влечение, а не обладать ею, когда она находится в твоей власти. Ни за какие блага мира он не желал портить себе сегодняшний вечер. Все было подготовлено. Разве не он лично убедил Диану де Неттанкур, что в силу светских приличий ей необходимо явиться в дом к любовнику мадам Шельцер в сопровождении человека, который, как всем известно, был ее другом? Разве не он посоветовал ей пригласить для этой цели Орельена, а не Виснера?

Я совсем забыл сказать, как оделся сам Эдмон Барбентан. На нем был венецианский костюм, со слишком коротким полукафтаньем, ибо Эдмон больше всего гордился стройностью своих ног и ляжек. И все выдержано в золотых тонах; притом, — и это было самое забавное, — Эдмон выкрасил себе бронзовой краской лицо и руки так, что стал похож на настоящего негра, и надел курчавый парик. Словом, он изображал Отелло, но никто, кроме него самого, не мог понять всей сладости подобного переодевания.

Так он и подстерег Бланшетту с Орельеном, устроившихся в гостиной под статуей Куазевокса, в самый разгар бала. Они были до того, как показалось Эдмону, увлечены друг другом и беседой, что не сразу заметили его. Со своего места он не расслышал слов Лертилуа, — мешали танцоры, смех женщин, крики, грохот джаза. Ему бы хотелось длить эту минуту целые века, чтобы не упустить ни единого оттенка своих чувств. Чувств во истину шекспировского масштаба. Но Бланшетта подняла глаза.

И тут-то произошло нечто неожиданное, потрясающее: она не побледнела, а улыбнулась. Эта улыбка расстроила все планы, все расчеты Эдмона. Бланшетта спокойно глядела на мужа и улыбалась. Быть может, виной этому было то, что он намазался сверх всякой меры, и его бронзовая физиономия вызвала улыбку на устах Бланшетты. Нет, нет. Он понял, вернее почувствовал, что в игру случайно вступил некий психологический фактор, которого он не учел. Сердце его сильно забилось.

Однако отсутствующее лицо Орельена и весь его вид, явно говоривший, что он во власти своих беспорядочных мыслей, успокоили Эдмона. Парик из золоченых стружек немножко сбился назад: так английский судья, сдвинув набок фальшивые локоны — знак сановного достоинства — открывает миру свою человеческую природу. Орельен отнюдь не походил на победителя, не походил даже на удачливого кавалера. Но, поразмыслив, Эдмон решил, что улыбка жены отнюдь не должна усыплять его беспокойства. По разработанному им плану он должен был с несколько театральной поспешностью броситься к влюбленной парочке, и тогда разыгралась бы задуманная сцена, последовали бы реплики, которые он предвидел заранее, и все это в несколько игривом, небрежном, чуть-чуть ворчливом тоне. Но, увидев улыбку Бланшетты, он лишился языка. Издали он еще долго следил за ними, видел, как они разошлись в разные стороны. И не мог решить — за кем ему наблюдать: за Бланшеттой или за Орельеном. Он видел, что Орельена уносит в сутолоке празднества, как уносит щепку течением воды, и что ему явно некуда приткнуться. Бланшетта им не интересовалась. Может быть, это была лишь игра, хитрость? Эдмон пустил в ход всю свою ловкость, лишь бы не столкнуться нос к носу с женой. Он не хотел встречаться с ней после той знаменательной улыбки, а главное, ему стало казаться, что Бланшетта сама хочет к нему подойти. Слишком хорошо он ее знает… Знает, что ей уже давным-давно надоел бал и что она попросит увезти ее домой. Поэтому он поспешил стушеваться, и как раз в тот момент, когда Бланшетта уже направлялась к нему, пригласил танцевать Диану де Неттанкур. Поскольку задуманная им пытка не подействовала, пусть проведет здесь бесконечно долгую ночь, пусть ждет, пусть борется со сном, пусть хоть кричит от скуки. Он мстил, сам не зная хорошенько, за что именно мстит. Муки Бланшетты длились до четырех часов утра. Он видел, как скрепя сердце она пошла танцевать с Тревильеном, как болтала с Кюссе де Валлантом и с Жаком Шельцером. Должно быть, действительно ей стало невмоготу, раз она заговорила даже с Шельцером! Он вдруг почувствовал жалость и решил прийти ей на помощь.