Луи Арагон - Орельен. Том 2

— Жизель, угадай, кто это такой?

Жизель не угадала.

— Да это же мосье Лертилуа, знаешь, Орельен Лертилуа.

Как будто возвещал по крайней мере о прибытии Виктора Гюго. Орельен чувствовал себя не в своей тарелке. Не так от этой нелепой славы, как от лихорадки. Жизель направилась к дому, очевидно ее присутствие требовалось в аптеке. Она то и дело оборачивалась, чтобы получше разглядеть знаменитого мосье Лертилуа. Костлявый малый бросился вперед и придержал стеклянную дверь, которую чуть не захлопнуло внезапным порывом ветра.

— Как, вы, оказывается, знаете капитана? — обалдело спросил Фенестр.

А Премон встал с соломенного стула и пододвинул его вновь прибывшему. Так приятно было посидеть. Слишком многое ему хотелось тут рассмотреть, услышать. Он чувствовал себя усталым, как на затянувшемся прологе пьесы. Все, как положено; ничего не говорящие, но необходимые в таких случаях слова. Двойной подбородок аптекаря, старая дама, которая по слепоте никак не могла разобраться в происходящем и все время твердила: «Мосье Лертилуа? Не помню… какой мосье Лертилуа?.. Кузен Брезанжей?» — на что Люсьен возопил: «Да как же так, мама, мосье Лертилуа… Орельен!» Наконец все объяснилось, теперь все говорили разом. «Какое совпадение!» — удивлялся Фенестр. Премон приставал ко всем с вопросами, а костлявый юноша громогласно объявил: «Надо предупредить Беренику». Пили из голубых стаканов оршад. Все, казалось, были в курсе дела, даже два случайно забредших господина, которые удивленно ахали и поочередно разглядывали Орельена. У одного из них на лбу сидела большая шишка. Слышно было, как в соседнем доме играет радио. Площадка была какого-то странного, почти оранжевого цвета, должно быть к гравию подмешивали толченый кирпич. Дом с опущенными на окнах жалюзи казался темным и прохладным; в открытую дверь виднелись ярко начищенные медные кастрюли.

Старая дама все время охала и старалась через свои черные очки получше разглядеть гостя.

— Вы уж простите меня, — сказала она, — совсем глаза отказываются служить. Значит, вы Орельен нашей Береники?

Лертилуа окончательно почувствовал себя неловко. Что все это значило? Худощавый малый перегнулся вдвое и шепнул на ухо Орельену:

— Не удивляйтесь… Вы для нас существо отчасти легендарное…

Нервный смех Люсьена Мореля. Кликнули служанку, девочку лет шестнадцати, но довольно-таки дородную для своего возраста, и велели ей принести еще оршаду. Оршад оказался слишком сладким, но все-таки освежал. Фенестр принялся рассказывать о своей военной жизни.

— Случилось это неподалеку от Аблен-Сен-Назера…

Слушали ли его рассказ? Да, слушали. Слушала девушка, сидевшая немного поодаль, — Орельен сначала ее не заметил, — жгучая брюнетка, с грустным лицом. На ней было платье в серо-коричневую полоску, обнаженные руки почти не загорели, и выше локтя виднелась полоска посветлее, очевидно она носила обычно более длинные рукава. Таков был теперешний мир Береники… и в него-то с грохотом скатилась упавшая с головы Фенестра каска, а рядом стоял зеленый чемоданчик, на котором лежала небрежно свернутая карта Мишлена.

— Все происходит одновременно, — восторженно кудахтал Люсьен. — Война, поражение, люди, проезжающие через этот заброшенный край, и, наконец, мосье Лертилуа после стольких лет разлуки! Знаете, мосье Лертилуа, не больше чем три, нет, не три, а два дня назад (я уже счет времени потерял) здесь проезжал Эдмон, да… да… Эдмон с Карлоттой…. Барбентаны… Надо было видеть их машину: на крыше привязаны тюфяки, розовое одеяло, а чемоданов, чемоданов целая гора! Просто невероятно! Карлотта захватила все свои туалеты. Люди совсем с ума посходили, у всех мозги набекрень. Я лично, если немцы придут в Р….

— Да не придут они! — крикнул костлявый юноша.

— Боюсь, что вы ошибаетесь! — вздохнул Фенестр, и Морель подхватил:

— Я лично отсюда никуда не тронусь, будь что будет… Но где же Береника? Она прямо с ума сойдет, когда узнает…

Два безмолвно сидевших господина заволновались. Один был в куртке из синей легкой ткани, видимо, десятки раз стиранной-перестиранной, а другой, тот, у кого на лбу красовалась шишка с пучком волосиков, казался его респектабельным двойником, одетым по последней местной моде.

— Даже не смейте думать, — надрывался Люсьен, — никуда вы не пойдете! Не пущу! Да бросьте, бросьте. Пускай денщик сходит за вашими вещами…

— К тому же капитан не совсем здоров, — добавил Фенестр.

И тут началось… Старая дама тоже вмешалась в разговор и потребовала, чтобы немедленно приготовили теплую ванну… Все вокруг покрылось какой-то желтоватой испариной. Аптекарь заметил, что бисквиты съедены.

— Боже мой! И мы вас так принимаем! У меня есть мараскин… да! да! но, может быть, в вашем состоянии лучше арманьяк? А, доктор? Что вы на этот счет скажете? Арманьяку? Чудесно, но сами-то вы, надеюсь, здоровы? Сейчас пойду за арманьяком, ты, Гастон, проведи мосье Лертилуа в желтую комнату, кто-нибудь из этих господ предупредит вашего денщика.

Сержанты вскочили. «Я!» — «Нет я!» — и снова опустились на стул. Спорить было явно бесполезно. В конце концов Орельену мучительно хотелось лечь в постель, вытянуться как следует. Он пошел за Гастоном, раз уж, кроме Гастона, его некому было проводить. Тяжелые темные занавески смягчали яркий дневной свет, квартира была обставлена в так называемом «сельском» стиле, многочисленные горки забиты фарфором, и на всех стенах — тарелки. Ах, да. Ведь аптекарь коллекционирует тарелки. По дороге Гастон пытался тоном гида давать объяснения, обратил внимание гостя на два-три наиболее ценных экземпляра. Впрочем, довольно бегло. Просто лишь для того, чтобы опередить хозяина дома, испортить его будущий рассказ. Орельен почти не слушал. Он шел по квартире Береники с чувством странной, почти непонятной растерянности. Все было одно к одному: слишком новые обои, во всем — влияние магазина «Труа картье», мебель в стиле «псевдомодерн», на каждом шагу бросалась в глаза та простота, которая хуже воровства, впрочем, попадались некоторые безделушки сами по себе очень и очень недурные, но как ансамбль все было ужасно. Орельен почему-то чувствовал себя великаном в этих комнатах, а ведь они были не ниже и не меньше, чем в обычных квартирах. Возможно, виной тому были его огромные грязные ботинки. Сделай он одно неловкое движение, — думалось ему, — и все разлетится вдребезги. Удивительное чувство: находиться здесь в разгар войны, когда еще сегодня утром они ползли с обозом, а разведка доносила о продвижении неприятеля. Немцы в P.! Страшно, как в кошмаре. Пока они еще не в Р., но кто поручится… Гастон открыл дверь, и они вошли в желтую комнату.

— Располагайтесь, господин капитан, как дома. Если вам что-нибудь понадобится… Не стесняйтесь… Мадам Морель нам не простит…