Августин Вольнов - Егеренок

— Где это наш отец запропал? Ты его с полдня так и не видел?

Ромка не ответил. Он смотрел влево, за околицу, и дивился: от леса медленно шли люди. Сергей Иваныч, Саня, Венька и еще кто-то четвертый несли носилки из двух жердей. На жердях что-то лежало.

Ромка еще не успел сообразить, почему так тихо и осторожно идут люди, а носилки уже приблизились.

Мать не закричала, не заплакала. Она сорвала с плеч платок, швырнула его в сторону и побежала к носилкам. Ромка понял, кого несут: мать давно ждала этого.

Три дня после операции вместе с матерью высидел Ромка у больничной койки, каждую минуту ожидая и надеясь, что отец наконец-то придет в сознание, взглянет ясно и улыбчиво, как прежде. А вот сейчас, когда отец и вправду открыл глаза, Ромка вдруг испугался.

— Мама!

Мать поспешно вошла в палату — отлучалась к медсестре за лекарствами.

— Ариша…

Голос у отца еле слышный. Мать коснулась ладонью отцовского лба.

— Ну вот, ну вот и очнулся, Володя… Ромка, жив ведь отец-то, жив!

Отец обвел взглядом белый потолок, повернул голову — глаза у него мутные, малоподвижные. Ромке стало невыносимо горько. Лицо отца неузнаваемо изменилось: втянутые щеки, острые скулы, под глазами — желто-синюшная кожа. Ромке было жутко смотреть на отца, но нельзя же отвернуться, даже чтобы спрятать слезы. В глаза словно песку насыпали, а во рту — полынный сок.

Отец взглянул на свои руки — восковые, они лежали на груди недвижно. Он прошептал невнятно:

— Руки убери…

Ромка не понял. Отец с нетерпением повторил:

— Руки убери, не покойник я…

Мать взяла руки отца, раз и два прижала их к своим щекам.

Отец не хотел молчать. Ромка снова услышал его голос — скрипучий и слабый:

— Видишь, Ариша, как я в яму свалился…

— Зачем ты придумываешь? Это они тебя так, да? Эта троица?

— В яму, на лосей такая яма… Удачно свалился, кости, видать, целы.

Отец застонал, закашлялся. Мать вытерла ему полотенцем губы.

— Звери они, а не люди!

Отец перестал кашлять, попросил пить. Мать подцепила чайной ложечкой воды из стакана, влила ему в рот. Отец неохотно сознался:

— Осмелились, гады…

— Роман, сходи за врачом.

Главный врач больницы что-то писал в ординаторской на больших листах бумаги. Едва Ромка сказал: «Очнулся…» — он отшвырнул ручку, резко встал.

— Давно? — и мотнул полами халата уже в дверях, быстро пошел по коридору.

Ромка вслед за ним прошел в палату, где лежал отец, притих у двери. Глаза отца были опять закрыты, и Ромка похолодел: неужели умер? Но главный врач, не выражая беспокойства, нащупал у отца пульс и коротко кивал острым носом, словно клевал что-то. Наконец он опустил руку отца на одеяло, последний раз кивнул.

— Неплохо, неплохо. Пульс ритмичен, наполнение хорошее. Теперь ему спать и спать. Питье — без ограничения. Кормить начнем завтра.

Врач вышел. Мать повозилась у тумбочки, вернулась с чистыми марлевыми салфетками и банкой желтой мази. Она не плакала, а молча и деловито накладывала компресс за компрессом, стараясь не потревожить перевязанную грудь отца — пуля вошла в спину ниже правой лопатки и застряла в груди у ребра. Так после операции сообщил главный врач. И оттого, что мать не плакала и не жаловалась, Ромке было легче и спокойней. Отцу, наверно, тоже стало легче: он дышал слабо, но ровно и не стонал, как ночью. Ромка просидел бы у постели отца хоть до вечера, но двери открылись, медицинская сестра вкатила в палату стойку с пузырьками и трубками. Сейчас опять отцу воткнут в ноги выше колен толстые длинные иглы, в вену левой руки — еще одну, поменьше, и начнут вливать кровь и какую-то прозрачную жидкость. Трое суток уже вливали, и всякий раз на это время приходилось из палаты уходить.

Мать уступила место сестре.

— Пойдем, Роман…

Вечером, когда мать опять сидела у отца, Ромка накормил корову, поросенка, загнал кур, сам наскоро поел молока с хлебом и лег на печку. Холодные кирпичи не могли согреть, и зябкая дрожь не унималась долго. Сон не шел. Ромка изо всех сил сжимал веки, старался заснуть, чтобы не думать, не мучиться… За что чуть не убили отца? Кто в него стрелял? Неужели они, Мордовцев с Сафоновым да Колька-шофер? А кто же еще, ведь грозились… И зачем только отец в лес без ружья пошел! С ружьем-то он бы дал им жизни!

Ромка ворочался на холодных кирпичах, корчился от ненависти к кому-то и в то же время смутно сознавал, что найти виновных и доказать их вину будет очень и очень трудно.

Бессонная ночь тянулась бесконечно, пока не разбудил голос матери:

— Рома, вставай. Отцу полегче, он спит, сходим в сельсовет к Акиму Михайловичу. Тебе пойти обязательно нужно, ты ведь сам слышал, как на отца грозились, ты знаешь, кто…

— Конечно, знаю…

Путь их лежал по главной улице села. Слух о попытке убить егеря еще три дня назад взбудоражил село, но в последние дни оно притихло, словно бы притаилось в ожидании неприятностей, и сейчас попадавшиеся навстречу женщины с ведрами на коромыслах или с хозяйственными сумками в руках вели себя по-разному: либо отворачивались, пряча глаза, либо уступали дорогу безмолвно, с сочувствием на лице.

Ромка приглядывался к прохожим и мучился. Некоторые, казалось ему, смотрят на него с жалостью, как на горбатенького или увечного. От этого закипала злость: чего они так смотрят? Не нужна их жалость, к черту!

У самого сельмага повстречались соседка Матрена Савина и Арбузиха, мать Веньки. Матрена расплылась в ухмылке, отчего ее круглое желтое лицо стало еще больше похоже на перезревшую тыкву, и сладеньким голоском пропела:

— Горюшко-то у тебя какое, соседушка, ой-ей! Не помер еще мужик-то твой? И кто ж его, бедолаженьку, стрельнул-то, не доискались еще? Может, барыши с кем-то не поделили, а?

Мать, сжав губы, прошла мимо. Матрена громче и язвительней прокричала:

— Оно, конечно, следовало бы проучить как следует, мужики наши на это горазды. А уж убивать совсем ни к чему, такая страсть вовсе лишняя.

Ромке захотелось остановиться, подобрать комок грязи и с силой швырнуть его в противное лицо Матрены, но он услышал укоряющий голос Венькиной матери и сдержался.

— И как тебе не стыдно, Матрена, — укоризненно сказала Арбузиха. — У людей такое горе, а ты еще и палец в рану суешь. Не гоже так-то делать, соседка, не гоже.

Акима Михайловича они нашли на машинном дворе. Здесь стояли на ремонте трактор и сеялка, а под высоким навесом краснели бункера самоходных комбайнов, готовых к жатве.