Джон Голсуорси - САГА О ФОРСАЙТАХ

— Извините, Мине, одну секунду. Мисс Черрел!

Динни задержалась и обернулась. Он улыбался, видимо довольный её приходом.

— Чем могу служить?

Она протянула ему руку:

— Ужасно рада, что вы прошли. Мы с сестрой хотели вас поздравить.

Дорнфорд ответил крепким пожатием.

"О господи, вот уж неподходящий момент для просьб!" — подумала Динни, но вслух сказала:

— Блестящий успех! В наших краях ещё никто не получал такого большинства.

— И не получит. Мне просто повезло. Где ваша сестра?

— В машине.

— Хочу поблагодарить её за агитацию.

— О, она с удовольствием занималась ею! — воскликнула Динни и, неожиданно почувствовав, что если не решится сейчас, то потом будет поздно, прибавила: — Она, знаете, сейчас не устроена и мечтает о какой-нибудь работе. Не подумайте, мистер Дорнфорд… это, конечно, некрасиво… Короче говоря, не подойдёт ли она вам в качестве секретаря? ("Наконец-то решилась! ") Сестра хорошо знает графство, умеет печатать, владеет французским и немножко немецким, если, конечно, нужны языки…

Динни выпалила свою тираду и в полной растерянности умолкла. Однако лицо Дорнфорда не утратило выражения любезной готовности.

— Выйдем и поговорим с ней, — предложил он.

"Боже правый, уж не влюбился ли он в неё?" — удивилась Динни и украдкой взглянула на депутата. Он по-прежнему улыбался, но взгляд его стал строже. Клер стояла у машины. "Вот бы мне такое хладнокровие!" — позавидовала Динни. Она молча наблюдала за происходящим. Люди входили и выходили с торжествующим и деловитым видом, сестра и Дорнфорд оживлённо и доброжелательно беседовали друг с другом, а вокруг сверкало ясное утро. Наконец Дорнфорд вернулся:

— Страшно признателен вам, мисс Черрел. Это же великолепно: мне как раз нужен человек, а требования вашей сестры более чем скромны.

— Я-то думала, вы никогда не простите мне, что я докучаю вам просьбой в такую минуту.

— Всегда счастлив служить вам чем могу и когда угодно. Сейчас мне пора, но, надеюсь, мы скоро увидимся.

Он направился к дому. Динни поглядела ему вслед, подумала: "Какой превосходный покрой бриджей!" — и пошла к машине.

— Динни, — рассмеялась Клер, — да он в тебя влюблён!

— Что?

— Я запросила двести, а он сразу назначил двести пятьдесят. Как тебе удалось покорить его за один вечер?

— Не выдумывай. Если уж он влюблён, то не в меня, а в тебя.

— Нет, дорогая. У меня есть глаза, и я знаю — в тебя. Ты ведь тоже сразу догадалась, что Тони Крум влюблён в меня.

— Это было видно.

— И сейчас видно.

— Вздор! — невозмутимо отрезала Динни. — Когда приступаешь?

— Сегодня Дорнфорд возвращается в Лондон. Живёт он в Темпле, в Харкурт Билдингс. Я уезжаю в город вечером, а послезавтра выхожу на службу.

— А жить где будешь?

— Сниму комнату без мебели или маленькую студию, а потом сама отделаю и обставлю. Это даже интересно.

— Тётя Эм тоже возвращается сегодня. Пока не найдёшь комнату, поживи у неё.

— Что ж, придётся, — задумчиво согласилась Клер.

Когда сестры подъезжали к дому, Динни спросила:

— Как же с Цейлоном, Клер? Ты всё обдумала?

— А какой смысл думать? Джерри, наверно, что-нибудь предпримет, но что именно — не знаю и знать не хочу.

— Он тебе писал?

— Нет.

— Дорогая, будь осторожна…

Клер пожала плечами:

— Постараюсь.

— Дадут ему отпуск, если потребуется?

— Несомненно.

— Ты будешь держать меня в курсе, да?

Клер наклонилась, не выпуская из рук руля, и чмокнула Динни в щёку.

Через три дня после разговора в «Кофейне» Крум получил письмо от сэра Лоренса Монта, который сообщил, что его кузен Джек Масхем ожидает прибытия арабских маток не раньше весны, но будет иметь мистера Крума в виду и не прочь увидеться с ним в ближайшее время. Знает ли мистер Крум какое-нибудь из арабских наречий?

"Не знаю, — подумал молодой человек, — зато знаю Стейплтона".

Стейплтон из Королевского уланского полка был в Веллингтоне курсом старше Крума и недавно прибыл в отпуск из Индии. Он известный игрок в поло и наверняка знаком с жаргоном восточных барышников. К тому ж он сломал себе бедро, готовя лошадь к скачкам с препятствиями, и, видимо, задержится в Англии. Однако необходимость немедленно найти работу не становилась от этого менее настоятельной, и Крум продолжал поиски, всюду получая один и тот же ответ: "Подождите до выборов!"

Поэтому на другое же утро после голосования он покинул Райдер-стрит, лаская себя самыми радужными надеждами, но к вечеру явился в клуб, изрядно их порастеряв. С таким же успехом он мог бы провести день в Ньюмаркете на скачках.

Однако, когда швейцар подал ему конверт, сердце Крума учащённо забилось. Он уселся в уголке и прочёл:

"Милый Тони,

Я получила место секретаря у нашего нового депутата Юстейса Дорнфорда, королевского адвоката в Темпле. Поэтому мне пришлось перебраться в Лондон. Пока не обзаведусь собственным жильём, остановилась на Маунтстрит у моей тётки леди Монт. Надеюсь, вам повезло не меньше, чем мне? Я обещала вас известить, как только буду в городе, и держу слово, но одновременно взываю к вашему чувству — реальности, конечно, и прошу вас воздать должную дань гордости и предрассудкам.

Ваша попутчица и благожелательница

"Милая! — подумал Тони. — Какое счастье!" Он перечитал письмо, спрятал его в левый карман жилета, где хранил портсигар, и отправился в курительную. Там, на листке бумаги со старинным девизом клуба, он излил своё бесхитростное сердце.

"Клер, родная,

Ваше письмо бесконечно обрадовало меня. Ваш приезд в Лондон — замечательная новость. Ваш дядя был так добр ко мне, что я просто обязан зайти и поблагодарить его. Словом, завтра часов около шести буду у вас. Трачу всё время на поиски места и начинаю понимать, каково беднягам, изо дня в день получающим отказ. Когда же мой кошелёк опустеет, — а этого недолго ждать, — мне станет ещё хуже. К несчастью, безденежье — болезнь, от которой нет лекарства. Ваш патрон, надеюсь, порядочный человек. Члены парламента всегда рисовались мне несколько чудаковатыми, и я с трудом представляю себе вас среди биллей, петиций, прошений о патенте на открытие пивной и так далее. Как бы то ни было, ваше стремление к независимости делает вам честь. Какое сокрушительное большинство на выборах! Если консерваторы ничего не добьются даже при такой поддержке, значит, они вообще ни на что не годны. Что до меня, то я не в силах не любить вас и не мечтать о вас днём и ночью. Впрочем, постараюсь, насколько могу, быть послушным, так как меньше всего на свете хочу огорчать вас. Думаю о вас постоянно — даже тогда, когда на меня рыбьими глазами смотрит какой-нибудь субъект, чью каменную неподвижность я пытаюсь растрогать своей грустной повестью. В общем, я страшно люблю вас. Итак, завтра, в четверг, около шести.