Джон Голсуорси - САГА О ФОРСАЙТАХ

Конечно, мостовые стали иными, и жаргон, которым выражаются эти юношеские желания, тоже иной, но, видит бог, правила движения по жизни остались неизменными: люди скользят друг мимо друга, сталкиваются, чудом не ломают себе шею, торжествуют и терпят поражение независимо от того, хорошие они или плохие. Нет, — думал сэр Лоренс, — пусть полиция издаёт циркуляры, священники пишут в газеты, судьи произносят речи, — человеческая природа идёт своим путём, как шла в дни, когда у меня прорезался зуб мудрости".

Полисмен поменял местами свои белые рукава, сэр Лоренс перешёл через улицу и направился к Беркли-сквер. А вот здесь изрядные перемены! Аристократические особняки быстро исчезают. Лондон перестраивается — по частям, исподволь, как-то стыдливо, — словом, чисто по-английски. Эпоха монархов со всеми её атрибутами, с феодализмом, с церковью ушла в прошлое. Теперь даже войны ведутся только из-за рынков и только самими народами. Это уже кое-что. "А ведь мы все больше уподобляемся насекомым, — думал сэр Лоренс. — Забавно всё-таки: религия почти мертва, потому что практически больше никто не верит в загробную жизнь, но для неё уже нашёлся заменитель — идеал служения, социального служения, символ веры муравьёв и пчёл! До сих пор социальное служение было уделом старинных семей, которые каким-то образом ухитрились понять, что они должны приносить какую-то пользу и тем самым оправдывать своё привилегированное положение. Выживет ли идеал социального служения теперь, когда они вымирают? Сумеет ли народ подхватить его? Что ж, кондуктор автобуса; приказчик в магазине, который лезет из кожи, подбирая вам носки нужной расцветки; женщина, которая присматривает за ребёнком соседки или собирает на беспризорных; автомобилист, который останавливает свою машину и терпеливо ждёт, пока вы не наладите вашу; почтальон, который благодарит вас за чаевые, и тот, безымянный, кто вытаскивает вас из воды, если видит, что вы в самом деле тонете, — все они в конце концов существуют, как и прежде. Требуется только одно — расклеить в автобусах лозунг: "Дышите свежим воздухом и упражняйте ваши лучшие наклонности!" — заменив им призывы вроде "Пушки позорное преступление!" или "Тотализатор — тщетная трата тысяч!" Последний, кстати, напоминает мне, что нужно расспросить Динни об отношениях Клер с её молодым человеком".

С этой мыслью он подошёл к дверям своего дома и вставил ключ в замок.

Хотя сэр Джералд Корвен держался по-прежнему уверенно, положение его, как и всякого мужа, вознамерившегося вновь сойтись с женой, было отнюдь не из лёгких, тем более что для осуществления этого замысла у него оставалась всего неделя. После его второго визита Клер держалась настороже. Назавтра же, в субботу, она с половины дня ушла из Темпла и поехала в Кондафорд, где постаралась не подать виду, что ищет там убежища. В воскресенье утром она долго лежала в постели и через распахнутые окна смотрела на небо, раскинувшееся за высокими обнажёнными вязами. Солнце светило ей в лицо, в мягком воздухе звучали голоса пробуждающегося утра щебетали птицы, мычала корова, изредка раздавался хриплый крик грача, непрестанно ворковали голуби. Клер была лишена поэтической жилки, но покой и возможность беззаботно вытянуться в постели на миг приобщили к мировой симфонии даже её. Сплетение нагих ветвей и одиноких листьев на подвижном фоне неяркого светло-золотого неба; грач, покачивающийся на суку; зеленя и пары на склонах холмов, и линия рощ вдалеке, и звуки, и чистый, светлый, ласкающий лицо воздух; щебечущая тишина, полная отъединённость каждого существа от остальных и беспредельная безмятежность пейзажа — все это отрешило её от самой себя и растворило в мгновенном, как вспышка, слиянии со вселенной.

Но видение скоро исчезло, и она стала думать о вечере, проведённом в четверг с Тони Крумом, о грязном мальчугане у ресторанчика в Сохо, который так проникновенно убеждал: "Не забудьте бедного парня, леди! Не забудьте бедного парня!" Если бы Тони видел её вечером в пятницу! Как мало общего между чувствами и обстоятельствами, как мало мы знаем о других, даже самых близких людях! У Клер вырвался короткий горький смешок. Поистине, неведение — благо!

В деревне на колокольне заблаговестили. Забавно, её родители до сих пор ходят по воскресеньям в церковь, надеясь, видимо, на лучшее будущее. А может быть, просто хотят подать пример фермерам, — иначе церковь придёт в запустение и её переименуют в простую часовню. Как хорошо лежать в своей старой комнате, где тепло и безопасно, где в ногах у тебя свернулась собака и можно побездельничать! До следующей субботы ей, как лисице, которую травят, придётся прятаться за каждым прикрытием. Клер стиснула зубы, как лисица, заметившая гончих. Он сказал, что должен уехать с ней или без неё. Что ж, пусть едет без неё!

Однако около четырёх часов дня чувство безопасности разом покинуло её: возвращаясь после прогулки с собаками, она увидела стоявшую около дома машину, а в холле её встретила мать.

— Джерри в кабинете у отца.

— О!

— Пойдём ко мне, дорогая.

Комната леди Черрел, расположенная во втором этаже и примыкающая к спальне, носила на себе гораздо более явственный отпечаток её личности, чем остальные помещения старого, словно вросшего в землю дома с его закоулками, полными реликвий и воспоминаний о былом. У этой серо-голубой гостиной, где пахло вербеной, было своё, хотя и поблекшее изящество. Она была выдержана в определённом стиле, тогда как всё остальное здание представляло собой пустыню, усеянную обломками прошлого, которые лишь изредка чередовались с маленькими оазисами современности.

Стоя перед камином, где тлели поленья, Клер вертела в руках одну из фарфоровых безделушек матери. Приезда Джерри она не предвидела. Теперь против неё все: традиции, условности, соображения комфорта; у неё лишь одно оружие для защиты, но обнажать его ей мерзко. Он выждала, пока мать не заговорит первая.

— Дорогая, ты ведь нам ничего не объяснила. Абсолютно ничего.

А как объяснить такие вещи той, кто смотрит такими глазами и говорит таким голосом? Клер вспыхнула, потом побледнела и выдавила:

— Могу сказать одно: в нём сидит животное. Он этого не показывает, но я-то знаю, мама.

Леди Черрел тоже покраснела, что было несколько странно для женщины, которой за пятьдесят.

— Мы с отцом сделаем все, чтобы помочь тебе, дорогая. Только помни, что сейчас очень важно не сделать ошибки.

— А так как я уже сделала одну, то от меня ждут и второй? Поверь, мама, я просто не в состоянии говорить об этом. Я не вернусь к нему, и конец.

Леди Черрел села, над её серо-голубыми устремлёнными в пространство глазами обозначилась морщина. Затем она перевела их на дочь и нерешительно спросила: