Лариса Исарова - Когда им шестнадцать

Ведь чем больше даешь людям, тем больше богатеешь внутренне, но как полнее раскрыть свои возможности? Главное, что не с кем посоветоваться. Мама смеется. «Не фокусничай! Опять — мировая скорбь!»

Короче, шестнадцать лет, и ничего не сделано для вечности. Иногда думаю. Вот умру я вдруг и никому, кроме родителей, от этого ни тепло, ни холодно не будет. Обидно, честное слово!

Утром возле моей постели на стуле были разложены сюрпризы: две книги от папы, сумочка — от Ины (прислала из Ленинграда) да бабушка купила мне шелк на платье. Только от мамы — ничего. Вернее, месяц назад она подарила мне кофточку, синюю, эластичную. В счет дня рождения. Ей не терпелось, чтоб я ее примерила. А сегодня уже ничего не подарила. И по-честному, от этого стало особенно кисло на душе. Мне не нужно много дорогих подарков, но хоть мелочь — сюрприз-то можно было приготовить?! А моему старшему брату, который умер в детстве, она всегда делала забавные подарки. Один раз, это еще до войны было, собрала со всего дома старые коробки, набила их газетами, в них всякие игрушки положила и поставила на этажерку около его постели. Он начал рыться в коробках, терпения не хватило газеты развернуть, даже заревел. Сама мне недавно рассказывала…

Конечно, денег у мамы в обрез, я знаю. Папа не раз говорил, что она деньги безрассудно тратит. А зарплата у отца большая. Но он треть отсылает родственникам, вдовам друзей, у него подопечных — «целый полк». Я надеялась, что мама сделает мое любимое печенье, с маком и орехами. Я даже намекала. Раньше она мне всегда его пекла в день рождения. Но она заявила, что я уже не маленькая…

И поэтому я так растрогалась, когда увидела, что отец достал мне «Наши знакомые» Германа. Опять плакать захотелось. Я только мельком при нем говорила, как мечтаю об этой книге. А потом, перед уходом на работу, он меня вызвал в коридор и тихонько сунул десять рублей, сказал «на развлечения». И подмигнул. А я знаю, что он во многом себе отказывал, чтоб мне их дать. Мама ведь ему на «карманные расходы» мало оставляет.

А когда вечером пришли мои гости, я вдруг растерялась. Мама и папа ушли в театр, чтоб нас «не стеснять». Мы приготовили заранее блюдо с тремя сортами бутербродов, чай, конфеты, бутылку вина. Но совершенно не знала, как себя вести. И хозяйка из меня не состоялась.

Из старой школы пришел Сенька, из новой Вера, Люба и Димка. Сенька принес очень хорошую книгу, а Дима — три яблока в носовом платке. Не наши яблоки, из Алма-Аты. У него там родственники. Яблоки огромные, ими человека убить можно, если свалятся на голову. Сидели все, как идолы с острова Пасхи… А я удрала на кухню и жалела, что мамы нет. Она удивительно умеет находить со всеми общий язык. А потом явился Олег с цветами. Его мама позвала без моего ведома. Олег — сын папиного друга. Он — студент мединститута, отличник. Он принес мне цветы, белые астры. Впервые в жизни мне подарили цветы, как маме. Только жаль, что я родилась в ноябре, никаких хороших цветов в это время нет. Олег всех развлекал, и за столом держался хозяином. Только я его все равно не перевариваю. Уж очень он прилизанный.

Я Сороку вспомнила про себя. Я весь день ждала, что он или позвонит, или телеграмму пришлет, он-то знал мой день рождения. А он и не вспомнил!

Потом Люба очаровала Сеньку, и он от нее не отходил. Я знала, что так будет, он всегда говорил — «женский интеллект меня наповал сражает». И я обрадовалась, я в душе немного сваха, а у Любы, как и у меня, нет настоящего друга. Вера пыталась разговорить Димку, но он только междометия издавал, она даже изумилась и спросила: «Ты что — глухонемой?!»

А со мной он заспорил. Да так, что все танцевать бросили. Сели вокруг и только реплики подавали. Я недавно прочла книгу Г. Горышина «Снег в октябре». И кипела возмущением. А он ее похвалил, сказал, что талантливо написано. Меня же просто взбесила главная героиня Ева. Сначала она завидовала порочным подругам, потом влюбилась в женатого писателя Проходцева. Терпела и его грубости, и трусость. Даже три года хранила ему верность. Сняла комнату, чтобы он мог к ней приходить, выпивать давала. И, наконец, своей кротостью, терпением Ева выслужила этого драгоценного Проходцева, он вызвал ее к себе на Алтай, решив развестись с женой.

А Димка засмеялся и сказал:

— Но ведь это — типичная ситуация. Сейчас все девчонки бегают за парнями. Писатель не соврал…

— Но мог же он оскорбиться за героиню, высмеять ее…

— Наоборот. Он восхищается ее характером…

— И тебе бы понравилась такая девчонка?

Димка зашевелил ушами.

— Дело вкуса. Во всяком случае, сейчас парни — слабый пол, их завоевывают.

Потом пришли родители. И тогда Олег сказал мне, что «сдает дежурство, ЧП не было и посуда цела». Оказывается, она нас ему под надзор поручила. Тоже мне — день рождения называется!

Наш чертежник — ужасно хороший старик. Глаза у него белые, выцветшие и редко так мигают. Многим неприятно, когда он смотрит в лицо и головой качает. А волос у него совсем нет, только белый пух на затылке. И хоть чертежник очень добрый и вежливый, он до ужаса принципиальный. Никогда грязный чертеж не примет. По пять раз заставляет переделывать. А у нас ребята — «с талантами», черчение никто и за урок не считает. Он же взял и выставил в первой четверти семь двоек и три — самым нашим звездным личностям. Шуму было! Но он не уступил, и теперь его клянут и лодыри и отличники. Кажется, только я с ним лажу. Потому что люблю черчение. Правда, я могу сидеть и переделывать чертеж хоть сто часов подряд, это успокаивает не хуже «Трех мушкетеров». Я как-то рассказала Ине, а она говорит, что в медицине это называется «сбрасывать нервное напряжение». И еще очень мне интересно слушать рассказы нашего чертежника об архитектуре. Они у него, правда, чудные, без начала и конца. Начертит окружность на доске, вокруг — несколько полуовалов — и вдруг вспоминает, кто из архитекторов какие детали любил применять в отделке, да как сталкивались люди, исторические эпохи и субъективные вкусы человека…

Конечно, за его рассказы отметки никто не поставит, а многие ребята — рационалисты, ценят только полезные сведения, которые пригодятся в будущем. И его рассказы называют «лирикой». А я эту лирику могут часами слушать. Потому что он — всерьез одержим любимым делом. И когда он что-то вспоминает, я уже не вижу его морщин, мешков под глазами. У него такие глаза делаются детские, веселые, мудрые, счастливые…

Ну, так вот сегодня он пришел в класс и пошатнулся при объяснении, схватился за сердце, постоял немного с закрытыми глазами, а потом извинился, сказал, что сердце шалит, и продолжал объяснять сидя. Голос у него стал слабый, но он шутил, вспомнил про Корбюзье, сказал, что до войны сам мечтал построить дом-башню. А во внешних швах он хотел проложить желобы с черноземом и засадить их вьющимися растениями, они бы его дом оплели, не давали ему излишне нагреваться.