Лариса Исарова - Когда им шестнадцать

И вот вчера отец принес два билета на концерт. Вообще, он от искусства человек далекий и взял билеты только потому, что мама недавно его попрекнула, что он ее никуда не водит. Билеты были на эстрадный концерт. Мама сказала, что неважно себя чувствует. И велела мне с ним идти. Отец был недоволен, но промолчал, а я обрадовалась. Я ведь редко куда хожу, у меня «режим»!

На концерте все шло мирно. В антракте мы даже с отцом пошли в буфет и выпили пива (он) и воды (я). И еще я помню, поглядела на него и вдруг подумала, что он у нас уже старый, кожа шеи над кителем висит и волос на лбу маловато…

А когда вернулась домой, мама начала ворчать… ей точно обидно, когда она мне делает приятное. Потом обязательно все испортит. Ну, и вот она завела: меня балуют, развлекают, а я — лодырь, не убираю за собой, всегда мои книги разбросаны на подоконнике, рядом с кроватью, на которой сплю.

Я сказала, что сначала поужинаю, а потом уберу. У меня было хорошее настроение. И в голове вертелась одна из песенок, которую исполняли на концерте. Я даже напевала тихонько. И тут отец вдруг вмешался и таким голосом, точно я его подчиненная, приказал мне немедленно все убрать. Ужасно мне стало обидно. Я стиснула зубы и нарочно перекладывала книги, медленно, как паралитик. Мама позвала меня ужинать, а я отказалась из упрямства. Сказала, что «уже» — не хочу.

Тут отец вдруг начал кричать. Я растерялась, а мама начала меня уговаривать таким бархатным голосом. А мне очень трудно удержаться от слез, когда обидно. Я уткнулась в подушку и разревелась.

Я и сейчас вздрагиваю, когда вспоминаю, что отец мне кричал. Оказывается, он все грехи мои помнит. А я, когда зимой он меня ударил один раз по лицу, ему это простила. И очень я захотела, чтобы его Сова увидела. Она всегда в школе разливается насчет уважения к родителям…

Утром мы уезжали в колхоз. Провожал меня до школы отец.

Попрощались мы с ним очень холодно. Я сразу ушла к ребятам, хотя видела, что отец долго стоял с другими родителями во дворе, пока мы не построились и не двинулись к трамваю. А когда поехали, затосковала. Вдруг так стало его жалко. Ведь он уже старый.

К нам приехала моя тетка. Мамина старшая сестра. Приехала в отпуск. Я ее мало знала, а тут вдруг она ко мне привязалась, и я к ней. Ужасно с ней интересно, хоть маму наша дружба злит.

Тетка попросила, чтобы я ее называла не тетя Ина, а прямо по имени. Она когда-то была красавица. Мама рассказывала, что когда она шла по улице — на нее все мужчины оглядывались. Она и сейчас видная, хотя совсем старуха, ей под шестьдесят. Но теперь на нее только женщины оглядываются. Она живет в Ленинграде и одета, как картинка. Потому что одинока и все на себя тратит, а как врач-рентгенолог Ина много зарабатывает.

Мама о ней насмешливо отзывается. И что она красится, и что она легкомысленная, и что врунья. Но Ина удивительно меня понимает. Она привезла мне в подарок свой золотой медальон. Мама сказала — мещанский, а мне нравится. Ина считает, что медальон мне пойдет, потому что у меня внешность тургеневской девушки. Правда, я не уверена в этом. Лицо у меня круглое, нос курносый. Может, из-за косы?! Девчонки обо мне так и говорят: «Катя — это та, с косой толстой…»

И вот мы с Иной теперь часто удираем из дома, идем есть мороженое. И хоть она накрашена, а я терпеть «не могу крашеных женщин, с ней мне не противно. Она ведь только ресницы красит и губы, ну и волосы, от седины. Они у нее очень здорово вьются. И неожиданно она стала мне куда ближе родителей. Конечно, это неблагодарность, но что делать, если после той ссоры я больше не могу по-старому любить отца.

Ина и правда врунья, но врет наивно, как маленькая. Когда ей об этом говоришь — не обижается, хохочет. Мама острит, что Ина старается завоевать у меня дешевую популярность. Ну и что? Не так много на свете людей, которые старались бы меня завоевать! Ина передает мне, что говорят обо мне отец и мама, она поддерживает мои выдумки, водит в кино потихоньку, без их разрешения.

Она подарила мне материал на блузку и свое платье шелковое, чтобы перешить. Она такая большая, что из ее платья, портниха сказала, мне выйдет платье и даже жакет. И еще Ина со мной очень откровенна. Рассказывает о своем прошлом, о своих многочисленных романах. Мне она хочет по-своему добра, но она могла меня испортить, если бы не мой иммунитет к дешевым увлечениям. Я ведь решила, что влюблюсь раз и на всю жизнь.

Странно, с ней я могу свободно говорить о своих переживаниях, и она слушает, расспрашивает, и как взрослая, и как подруга. И никогда не попрекнула меня ничем…

И еще у нее редкий вкус к тряпкам. Она сразу высмеяла мои платья, сказала, что мама меня одевает, как страшилу. Нашла дешевую портниху, и теперь я хожу на примерки, а она командует. И хотя раньше меня нельзя было заставить мерить, я считала это занятие пустой тратой времени, но с ней и примерка платья — удовольствие. Умеет она говорить о них, как о стихах, со вкусом и вдохновением.

Да, а вчера папа ходил в школу и Сова на меня наябедничала, хотя в лицо ничего не говорила. Она сказала, что я — неуживчива, резка с учителями, что в классе меня не любят, что я — лодырь, не прикладывающий даже минимума усилий, чтоб учиться отлично.

Папа пришел злой и пересказал все маме, а она, конечно, подлила масла в огонь. Заявила, что я ни с кем не считаюсь, даже с родителями. А я сказала, что мое уважение зависит не от родственных связей, а от истинных достоинств человека.

— Значит, меня ты не уважаешь? — спросила мама.

— А ты ничем не замечательна, чтоб это заслужить, — сказала я, и папа потребовал, чтоб я извинилась. Мама посмеивалась, а я стиснула зубы. Почему надо извиняться за правду?!

Ведь моя мама — самый обыкновенный человек. Другие мамы во время войны совершали всякие геройства или потом стали известными учеными (вот у Сороки, его мама — доктор биологических наук). А моя мама — все время работала в библиотеке. И в эвакуации, и когда вернулась в наш город. И еще — она ужасный формалист. Хоть я и дочка, а в своей библиотеке к полкам меня не подпускает, точно съем я ее книги. Я как-то отцу пожаловалась, а он сказал, что мама — принципиальный человек. Я так смеялась. Тоже мне — принципы!

В общем, отец выгнал меня из-за стола и запретил идти с Иной в кино. Ина во время этой сцены делала мне уйму знаков, чтоб я «не нарывалась». Она считает, что никто меня не тянет за язык говорить людям правду в глаза, но я не могла удержаться. В результате — отец с матерью отправились в театр, а мы с Иной остались «штрафниками». Она без меня не захотела идти, и мы отдали билеты соседке.

Но ведь «дерзости» мои были справедливы! Мама расхваливала себя, а я и скажи, что из всего класса никто меньше меня не ходит в кино и никто из девчонок хуже меня не одет. Она ответила, что я не заслуживаю развлечений и модных туалетов и что я должна их зарабатывать примерным поведением. Но в конце концов развлечения — показатель отношения родителей, их любви, а разве можно зарабатывать любовь? Она заявила, что я — неблагодарная, а я сказала, что не могу быть благодарной родителям, которые меня непрерывно попрекают…