Лариса Исарова - Когда им шестнадцать

— И чего вы волнуетесь? Норму они выполнили. Ну, может плохо стало, пошли отдохнуть…

— А чего тяпки на поле брошены?

— Может, живот схватило?

— Сразу у двоих?

— Бывает, что и у двадцати. Вон после Сенькиного борща мы всем классом чуть на тот свет не отправились…

За ужином Сидорова и Гриши тоже не оказалось. Сова решила сидеть у мальчишек хоть всю ночь, но дождаться их прихода. В одиннадцать Сенька понял, что она не уйдет добром, пока не узнает правды, и сознался, что ребята уехали в город.

На другой день мы проснулись, когда в стенку застучал Сидоров.

— Девочки, идите к нам! Мы колбасу привезли, воблу, толькина мать даже шоколад дала…

Сова вошла и спросила металлическим голосом:

— Почему вы сбежали в город?

— А в чем, собственно, дело? — независимо хихикнул Сидоров, — норму мы выполнили, к началу работ не опоздали…

— А если бы мы спрашивали, вы нас все равно не пустили. — Гриша ничего не умел скрывать.

— Зачем вам так срочно понадобилось в город?

— Надоело! — вызывающе вскинул голову Сидоров, — борщ да суп с галушками, суп да борщ и молоко… И ночью холодно.

— Мы привезли всем еду и теплые вещи, — гудел Гриша. — Почти ко всем родителям зашли…

— Ну, что ж, — сказала Сова, — вы вторично нарушили дисциплину. Я предупреждала. Теперь немедленно уезжайте из колхоза. Вы исключены, как дезертиры…

В поле работа не клеилась. Виной всему были «герои». Они прогуливались, подзывали ребят, и на все вопли Совы — отвечали, что днем поезда нет, а раз они исключены из бригады, то могут находиться, где угодно. Мальчики бегали к ним на совещание, потом по очереди подходили к ней и канючили:

— Оставьте ребят, они больше не будут…

— Ну что вам стоит…

Во время обеда Сидоров и Гриша демонстративно сели против нас на травку, ели воблу и соблазняли:

— Ходите к нам, чего бурду хлебать!

Очередные наши поварихи, создавая очередной борщ, проявили излишнюю инициативу — создали новое блюдо, первое и второе вместе. И в борще заплавала каша. Обычно мы все кротко поедали, аппетит был дикий. Но тут все так ехидничали, Сенька так нудно острил, что дежурная повариха, разливавшая борщ, швырнула ложку и расплакалась.

— Хватит аристократов разыгрывать, — вступился Сорока, — сам поварился бы в нашей кухне.

— А ты пробовал?

— А то нет! Кто вчера дежурил? Вот сегодня останься за повара, раз больше всех надо…

— И останусь.

— И оставайся.

— И останусь, не заплачу… — вначале тон Сеньки был решительным, потом голос его дрогнул. Он понял, что влип.

Сам Сорока ничего не ел, его знобило, а у нас не было ни термометра, ни аптечки.

— Поезжай домой, — предложила Сова. — В пять поедут Сидоров и Гриша, они тебя отвезут.

— Не поеду, — хрипел он.

— Да, пойми, здесь ты еще больше простудишься. Не будь ослом!

— Буду. Не поеду.

Я была очень довольна, что он вел себя, как настоящий парень. Поэтому я дала ему свой шарф на шею, и он его надел. Хотя ребята хихикали. Но Сорока умел не обращать на такие мелочи внимания. А шарф у меня розовый и разрисован детскими картинками (мамин вкус), но Сорока носил его гордо. И Татка надулась, он от ее косынки отказался.

Во время мертвого часа пришел председатель.

Выслушав жалобы Совы, он покачал головой:

— Неправильно поступила, товарищ учительша. Ведь это — дети. Тяп-ляп нельзя. С народом считаться надо, — он смотрел на нее, сверху, как смотрит слон на своего слоненка.

— Сделаем иначе. Пусть силосные ямы копают. Выполнят норму, оставлю, нет — сам выгоню.

После «приговора» Сидоров и Гриша ушли на новую работу и весь класс гадал, что будет. И хотя на поле не хватало много мальчиков, норму мы выполнили, потому что очень старались.

К вечеру почернело небо. Ветер совсем пригнул зелень, да и нас заодно. Исполняя на тяпках победный марш «Для поднятия носов», мы бодрым полубегом понеслись к школе.

Там уже сидели гордые Сидоров и Гриша. Они выполнили норму, вновь завоевали права гражданства и теперь были готовы обнять весь мир.

Зато Сенька-повар помрачнел. Плита не разгоралась. Дым шел обратно в трубу. Молочная каша была под угрозой. Когда же он все-таки притащил ее в школу, она оказалась пополам с водой. Он завопил:

— Вода — наша лучшая еда!

Но никто не засмеялся.

Плита у него потухла, хворост намок, наступал голод.

Пришлось перейти на припасы Сидорова и Гриши. Сначала Сова отказывалась из принципа, но тогда и мы объявили голодовку. И она села с нами.

Дождь лил всю ночь. Казалось, кто-то свесил с неба толстые стеклянные бусы, и они звенят от ветра. Чтобы выйти — нужно было прыгнуть через огромную лужу. До кухни, как и до правления, путь оставался только вплавь. Я попробовала выйти, но увязла по колена. Мальчики с трудом меня вытащили, крича: «Эй, ухнем, еще раз ухнем…»

Потом к нам зашел председатель в резиновых сапогах и торчащем клеенчатом плаще.

— Ну, товарищи школьники, такое дело. Придется вам вертаться домой. Дождь надолго. Одежонки справной у вас нету…

Ребята заспорили, а Сенька крикнул:

— Да что мы, сахарные? Подумаешь, дождь!

Но председатель его оборвал.

— Ша, хлопцы! Нечего митинговать. Выедете через час и точка. А вообще вы народ хоть и балованный, но работать можете. Приезжайте на другой год…

Жалко всем было уезжать до слез. Словно кусочек души оставляли. Никогда в школе мы бы так хорошо друг друга не узнали. А тут вдруг оказалось, что тот, кто в классе был сереньким, неуспевающим, на воздухе — человек-человеком, и наоборот. В частности, Татка. Ой, до чего нудная она. У меня зевота начиналась, когда она только рот раскрывала. И я в душе очень жалела Сороку. Своими руками, можно сказать, отдала его этой дурище.

На станцию пришли мы босые, грязные, как трубочисты. Старенький дежурный прогнал нас от колонки. Заявил:

— Это вам не баня! Здесь люди пьют. А ножки в лужах мойте.

К счастью, вода в лужах была теплой и не очень грязной. Мы привели себя в относительно чистый вид. А потом Сидоров с неожиданным вздохом вдруг обратился к Сове.

— Здорово пожили… Вот если бы нам еще поехать куда вместе? Дома с тоски сдохнешь!

И Сова, счастливая, улыбалась и кивала головой, как девчонка. Оказывается, ей тоже было жаль с нами расставаться.

На другой день я побежала в парк у реки. Мы договорились с ребятами там встретиться. Я, конечно, пришла первая. Не умею опаздывать, никогда из меня настоящая девушка не получится!

Потом мальчики появились, начали шуметь, выламываться, на нас все оглядывались, особенно больные. Рядом с парком больница, и они удирают в халатах к реке… Ко мне подошел Сорока и стал звать меня в кино, тихо, как заговорщик. Но не могла же я предать Тату. Я отказалась. И тогда он сразу ушел из парка. Потом как-то вышло, что я оторвалась от ребят и пошла с Татой и с Сенькой в кино. Но билетов не достали. Тата мне колкости говорила. С такой ненавистью. А ведь я ради нее от Сороки отказалась! И вот — благодарность. Ну, я и сказала, чтоб она катилась от меня подальше, что дуре ничто и никто не поможет, даже красота… И тут выяснилось, что она меня потому возненавидела, что Сорока ей сказал, что дружит с ней по моему приказу. А Сенька еще подлил масло в огонь, заявил, что весь класс знает, что Сорока в меня давным-давно влюблен и что ребята не понимали, зачем я его Татке сватаю.