Анна Броделе - Верность

— Юрис, — едва слышно сказала Инга. — Не надо домой. — Не дождавшись ответа, она повторила: — Не надо домой.

Он понял. Он поцеловал ее в глаза и сказал срывающимся голосом:

— Ты… моя единственная!

Учеловека только одна родина. Все равно ласкает ли ее в жаркий полдень солнце и живописные луга наполнены стрекотом кузнечиков, или носятся над ней грозовые тучи — все равно: она его, и он чувствует это до боли. Чтобы уловить запах распускающейся березовой ветви, не надо прижимать ее к лицу. За тысячи километров, на улице большого города, в голых прериях, глубоко под землей, в угольных шахтах, под пышными южными пальмами — и там вдруг, неожиданно может запахнуть бесконечно нежной и застенчивой родной березой… Запахнуть так сильно, что у тебя замрет сердце.

Что такое тоска по родине? Это утомившийся ветер, который, мчась без передышки, вспенивая моря и океаны, ворошил и раскидывал груды облаков, свистел над горными хребтами и тяжело вздыхал в мокрых соснах. Передохнув под звездным небом на влажной траве, притихнув ненадолго в проводах, он неутомимо летел к тебе. Он не может рассказать, как он ласкал зеленые холмы твоей родины, как играл на поле в курящейся ржи и вместе с пчелами раскачивался на цветущей липе, не может рассказать, как пронесся над усадьбой твоего отца, над починенной этой весной и сверкающей на солнце крышей, как он постучал ночью веткой старой яблони в окно твоей комнаты — рассказать, что видел твою мать; ветер не может ничего рассказать тебе, но ты знаешь это и так.

И в тебе пробуждается острая, пронизывающая тоска, и жизнь начинает казаться бессмысленной. И тогда ты говоришь: все равно как, только бы вернуться! Только бы над головой было родное небо и под ногами — любимая, когда-то так необдуманно и легкомысленно покинутая земля. Чтобы вокруг были люди, говорящие на языке отца и матери, чтобы был коричневый ржаной хлеб с давно забытым запахом детства.

Темно-зеленые вершины высоких сосен греются на знойном солнце. Но внизу, под ветвями, — тень, прохладная и освежающая, как прозрачная ключевая вода, как неторопливая, замечтавшаяся волна на тихом лесном озере. Тень эта зеленая, с вытканными солнцем узорами, которые мелькают, когда ветер шевелит тяжелые ветви. В тени опьяняюще пахнет смолой и мхом. Под деревьями — яркий ковер, расцвеченный сочными кустиками брусники. Уткнувшись в мох и приоткрыв коричневые чешуйки, дремлют сорванные ветром шишки. Недвижимо стоит папоротник, важно раскрыв зубчатые веера.

Серо-зеленая ящерица мечется по мяте. Она гонится за мошкой, но вдруг испуганно кидается назад. Под деревом, на мху, положив рядом перетянутую ремнями котомку, лежит человек. Глаза у него открыты и смотрят куда-то вдаль, словно сквозь густые ветви можно что-нибудь увидеть — разве что узкий просвет вверху, в котором теперь показалось дымчатое облако. Несмотря на тень, мох тут сухой и теплый. На всем свете не найти ложа мягче и уютней. Если б можно было тут остаться и лежать долго-долго — забыть усталость, сомнения и тревожные мысли! Если бы не надо было никуда идти! Но человека всегда ждет какая-нибудь цель, живой человек может только отдохнуть на придорожном мху час-другой, ну — полдня, но в конце концов он должен все-таки встать и пойти.

В августе сорок четвертого года он по этой же дороге мчался на велосипеде, в ужасе, что может остаться. Из волостного управления все уехали — грузовая машина ушла раньше, чем условились. Он догонял их, задыхаясь от страха. Только бы не остаться, только бы уйти. Только бы не попасть в руки красных!

Вот, кажется, около той ели, на повороте у него сломался велосипед. Он стоял, точно слепой, держась за разбитую голову, затем бросился бежать. Он бежал по самой середине дороги, спотыкаясь на выбоинах — вперед, только вперед! Порою ему казалось, что за спиной у него грохочут танки, он бросался в лес и в ужасе застывал под густыми ветвями. Но танков не было. В голове гудела кровь, гулко стучало сердце. В Таурене он попал вовремя. Он ушел.

Четырнадцать лет после этого по этой дороге ходили и ездили люди, четырнадцать лет тут текла жизнь. Всего лишь четырнадцать лет? Не может этого быть! Ведь прошла целая вечность. Огромная пустота легла между всем этим и тобой. И именно эта пустота пугает тебя. О нет, ты уже давно не испытываешь страха… Ты только устал, и тебе все безразлично. В тридцать четыре года — устал… Ты ведь убежал от насилия, ты жил за океаном, где личность свободна… Так почему же в тебе нет душевной бодрости, жизнерадостности?

На дороге, между соснами, показалась грузовая автомашина. Поднять руку, попросить подвезти? Нет, лучше пешком. Теодор Цауне видел сквозь хвойную завесу, как промелькнул высунутый из окна машины локоть водителя в клетчатой рубашке. Грузовик уехал. Снова — тишина.

Теодор стремительно вскочил, надел на плечи котомку и медленно пошел вслед за машиной. Поднятая пыль еще ложилась на траву и кусты.

Он охотно пришел бы домой ночью, но автобус прибыл в Таурене на рассвете, а до вечера было еще слишком далеко, чтобы дожидаться в лесу. Да, в конце концов, нужно же когда-нибудь пройти этот путь!

Солнце уже было на юге, когда Цауне, взволнованный, шагал по полям и лугам. Как странно — он не ожидал, что все вокруг покажется ему таким чужим. Он сразу узнал только бывший дом айзсаргов, хотя деревья вокруг него так выросли, что даже крыши не видно. А вон та усадьба, что слева — как она называлась? «Вилкупы», что ли? Теодор шел и искал дорогу к отцовскому дому. Где-то неподалеку должен был быть столбик и табличка с надписью: «Цаунитес» — 1 км». Купа берез напротив как будто знакома. А дороги нет. Он прошел вперед и уперся в картофельное поле, рядом по всему склону — овсы. Он остановился в недоумении. Видно, прошел мимо — ну, разве не смешно? Дойти до своего двора и не найти дороги к нему.

Теодор вернулся назад. Его уже давно мучила жажда. Рубашка липла к спине.

Вдруг на узком проселке показалась девочка-подросток с корзинкой; она с любопытством посмотрела на незнакомца.

— Здравствуйте! — громко сказала девочка.

Теодор вздрогнул: она узнала его? Да нет, ведь этой девочки тогда еще и не было.

— Здравствуй, — ответил он. — Ты не знаешь, где тут дорога на «Цаунитес»? Никак не найду ее.

— Дорогу найти не можете? — весело воскликнула девочка. — Но вы не туда идете. Вам надо пойти той, которой я пришла…

— Нет, — Теодор покачал головой, — не сюда. Дорога эта должна быть где-то против рощицы.

— Я знаю, то была старая, ее запахали — поля соединили. Теперь в «Цаунитес» ходят через нашу усадьбу, так еще ближе…