Анна Броделе - Верность

Пришли Дижбаяр, Эгон Брикснис и Ливия, поздоровались с Юрисом и сели. Какая публика!

— Начинаем… — прошептала Инга. — Даце, ты только не волнуйся! Я очень прошу тебя… верь мне — у тебя получается совсем неплохо. Буду подсказывать.

Затем она толкнула вперед Эмиля Себриса, а тот вдруг растерялся и, запинаясь, пробормотал:

— Начинаем… устная газета… библиотечного совета…

— О боже, что он там бормочет! — прошептала Виолите, взволнованная до слез неудачей брата.

В публике кто-то негромко хихикнул. «Ливия…» — мелькнуло в голове у Инги. Спрятавшись за дверным косяком, она пыталась подсказать Эмилю:

— …первый вечер библиотечного совета… В программе устная газета. Участвуют…

Но парень от волнения ничего не слышал. Он бессвязно сказал еще что-то, затем махнул рукой и вернулся «за кулисы».

— Вот тебе и раз, — промолвил старикашка из второй бригады.

Инга вышла на «сцену». От волнения у нее перехватило дыхание. Глаза ее невольно искали Юриса. Он улыбнулся ей и кивнул. Она пришла в себя.

В своем международном «номере» Инга в полуфельетонной форме обличала политику империалистов, высмеивала преданных им вассалов, рассказывала, как ставленники империалистов бегут из стран, в которых разгорается освободительная борьба. Изображая Аденауэра, Инга нацепила на голову черный цилиндр, похожий скорее на пиебалгскую широкополую шляпу, и, стараясь воспроизвести не слышанный никогда голос боннского старца, воскликнула:

— Перед вами преемник великого Гитлера. Я добрый христианин. Даже на смертном одре я буду делать все, что в моих силах, чтобы разжечь новую мировую войну. Жизнь без войны скучна. Люди пропадают от безделья…

— Эх ты, старая скотина! — с возмущением воскликнула одна из женщин.

Инга закричала:

— Гитлер лишился головы, пойдя на восток, я буду его достойным последователем и лишусь своей. Да будет мне бог опорой!

Зрители смеялись и хлопали. Инга сняла цилиндр и поклонилась.

— Ишь негодяй какой, войны хочет и еще бога призывает, — сердилась Дарта.

— Эх ты… совсем как в театре.

Атис, по совету Максиса, выпил два стакана воды и, ободренный успехом Инги, выступил вперед.

— Через два года, — уверенно начал он, откинув привычным движением головы волосы, — к нашему председателю Юрису Бейке явится целая толпа — просить, чтоб принял в колхоз. Бейка почешет за ухом и спросит: «Почему вы именно к нам пожаловали?» Ему ответят: «Потому что у вас тучные стада, осушенные луга, у вас электричество и перворазрядные дороги».

— Ого, ого, как заливает!

Атис только махнул рукой в сторону того, кто подал реплику, и продолжал:

— У вас новые коровники и дома, у вас теплицы и пруд с рыбой. Люди на трудодень одними деньгами по пятнадцать рублей получают…

— Ну и брешет!

— А им, наверное, на готовенькое захотелось?

Теперь Атис почувствовал себя совсем уверенно. Роль даже начала нравиться ему.

— У вас совсем не как в деревне, а как в городе. У вас и магазин, и хлебопекарня, и столовая, и детский сад, своя школа и стадион… парикмахерская и…

— Не хватает только, чтобы он сказал «и опера», — шепнул Максис Забер Инге.

— …и прямое автобусное сообщение с Ригой.

— Ой, ну тогда все как надо! — развеселились зрители. — Ей-богу, рай и рай!

— А арьедрама нет? — крикнул старик из бригады Силапетериса.

Эгон Брикснис, ехидно смеясь, наклонился к Ливии.

Атис с минуту помолчал, затем сказал очень громко, почти сердито:

— А вы думаете, что так не будет? Думаете — я шучу? Будет, головой ручаюсь, что будет! Если даже для этого… — Он хотел сказать: «черта за рога взять придется!», но сдержался.

Его тоже наградили аплодисментами. Даце тем временем стояла за дверью ни жива ни мертва. Сейчас она должна переступить порог. Всю ее решимость, словно ветер развеял. Она только понимала, что никакая сила на свете не заставит ее выйти вперед и стать перед людьми. Нет, ни за что!

— Я… я не могу… — пятясь назад, запиналась она. И вспомнила злые слова матери: «Беги, беги кривляться! Люди засмеют тебя». «Засмеют… стану посмешищем…» — ни о чем другом Даце теперь не думала.

Но Максис Забер взял стакан воды и подал ей.

— Два глотка, — сказал он тоном опытного врача.

Даце выпила. У нее стучали зубы.

— Я не могу… — повторила она.

Максис посмотрел на нее, нахмурясь, и попытался ободрить:

— Это пройдет… В первый раз так со всеми бывает.

— Нет… я боюсь, — сказала Даце с дрожью в голосе.

Атис уже вернулся. Инга с порога махнула ей рукой.

— Даце, твоя очередь!

Максис вдруг схватил Даце за локоть.

— Пойдемте вместе, — быстро прошептал он, — мы подходящая пара. Не можете, так не говорите — я все скажу за вас. Только возьмите меня под руку и выше голову, — улыбайтесь! Ну, постарайтесь улыбнуться!

Даце ухватилась за локоть тракториста, как утопающий за своего спасителя. Перед глазами все завертелось в пестрой мешанине — замелькали человеческие лица — и какие!

— Улыбайтесь, улыбайтесь, — шептал Максис. — Выше голову!

Даце вскинула голову и в отчаянии попыталась улыбнуться.

— Что это? Почему оба сразу? — ничего не понимала Инга.

Но необычная парочка — он с дергающейся папироской в углу рта, засунув в карманы руки, и она, в красной кофточке, судорожно держась за него, с пестрым солнечным зонтиком в руке, обтянутой перчаткой, — уже вышла на «сцену».

— Ого, кто же это такие?

— Ишь ты, фрейлейн какая! Цаунитская Даце!

— Что они скажут хорошего?

— Что хорошего скажем? — откликнулся Максис на реплику, ловко перекинул папиросу из одного угла рта в другой и выпятил грудь. — Безобразие, да и только! Человеку покоя не дают. Ну, чем я нехорош — папироску в зубы, кралю под жабры… а попадется кто на пути, свистну по рылу, и пошел. Я геройский парень. Но этот тип, — он показал на стоявшего в дверях Атиса, — говорит, что я никакой не герой! Чем же я не герой? Водку хлещу, как воду, а в Таурене на улице реву, как бык. Никакой милиционер мне не страшен! Ну, чем я не герой?

— Ишь какой лихой паренек, — крикнул кто-то среди зрителей. — Его бы на покос, чтобы попотел!

— Ну, — отозвался Максис, — это не для меня и не для моей крали.

— Важная девка, — заметил словоохотливый старикашка.

— Да какая еще важная, — согласился Максис, хлопнув Даце по плечу. — Никак не годится для простой работы. Это для дураков, а не для нас с ней!

Максис швырнул окурок на пол, смачно сплюнул и продолжал:

— У моей крали мамаша работает в колхозе. Пускай трудится старуха, нам-то что?! Пускай встает с утра пораньше, подает завтрак, комнату подметает, тащит воду от колодца и идет себе на здоровье хоть канавы копать!

— Это тебе по душе, лодырь этакий! — крикнула Дарта Межалацис.