Анна Броделе - Верность

— Все равно тебе нельзя, — решительно сказала Инга Юрису. — Пойду я. Скажет хотя бы, что ему надо.

Она взяла телефонную трубку:

— Алло! Скажите, пожалуйста, кто говорит?

Нетерпеливый мужской голос повелительно сказал.

— Позовите к телефону товарища Бейку!

— Ему еще нельзя вставать, — спокойно ответила Инга.

— Разве его никто не замещает?

— Замещают. Но сейчас заместителя позвать не можем: он в мастерской, где тракторы ремонтируют.

— Стало быть, нет руководства, — с иронией сказал голос. — С кем я говорю?

— С Ингридой Бейкой. С библиотекарем.

— А… — протянул голос. — Ну, так вот, скажите вашему мужу, что звонил Марен из райкома. Положение с вашим колхозом катастрофическое. Квартал подходит к концу, а мяса сдано только на шестьдесят процентов. Что это означает? Вы подводите весь район.

— Я могу ответить вам за мужа, — сказала Инга, — что по мясу мы в этом квартале планы выполнить не сможем.

Марен, не ожидавший такого откровенного ответа, на минуту замолчал, но потом Инга услышала сердитый возглас:

— Что значит — не сможете?

— Просто не сможем. При всем желании. Я знаю, что об этом много думали, но…

— Знаете, товарищ, меня не интересует, что вы думали, — сказал Марен с ударением, — скажите Бейке: райком требует, чтобы план непременно был выполнен.

— Простите, — торопливо проговорила Инга, опасаясь, как бы Марен не положил трубку. — Я не понимаю, с кем я разговариваю.

— С первым секретарем райкома партии, — подчеркивая каждое слово, ответил Марен. — Понятно?

— Нет, — громко сказала Инга. — Не понятно, как секретаря райкома может не интересовать положение в колхозе? А что же вас, в таком случае, интересует?

Молчание. Затем раздался гневный голос Марена:

— Ваше нахальство поразительно…

— Разве откровенность — это нахальство? — спросила Инга.

— Не собираюсь дискутировать с вами, гражданка…

И на другом конце провода повесили трубку.

Инга вернулась в комнату.

— Что там было? — спросил Юрис.

— Драматический разговор с первым секретарем райкома.

— Что же он хотел?

Инга передала весь разговор.

— Узнаю Марена. Я узнал бы его, даже если бы он и не назвал себя.

— Мне кажется, его лучше всего характеризует последняя фраза: «Не собираюсь дискутировать с вами…» — сказала Инга. — Интересно, почему не собираешься? Боишься, наверно, не правда ли? А Ленин не боялся. Как раз наоборот — он любил дискутировать. А если ты считаешь себя ленинцем — то и выслушивай противоположные мнения, спорь и доказывай! Старайся увидеть вещи в правильном свете!

Юрис усмехнулся:

— Это был прекрасный монолог, моя дорогая. Но ты требуешь от Марена невозможного — уважать мнение другого и видеть вещи в правильном свете. Его ведь ничего не заботит, кроме того, благодаря чему он может выдвинуться, — ему нужно выполнение плана любой ценой, даже если после этого останется голая земля…

Инга с возмущением швырнула на стол книгу:

— Так почему же он сидит секретарем?

— Я оптимист, — сказал Юрис. — И надеюсь, что вечно он сидеть не будет.

Вечером, когда пришел Рейнголд, они созвали правление и обсудили возможности в сдаче мяса.

— До конца квартала мы показатели повысим, — сказал Юрис, — резерв у нас еще есть. Но ста процентов все равно не дадим.

— Тогда район нас за ушко потянет, — заметил Атис.

— Надо сделать так, как соседи сделали, — предложил Межалацис, — у них ведь тоже со скотиной слабо, а выкрутились. Собрали с миру по нитке — у частников, в «Эзерлее», — и порядок.

— Нет, — резко сказал Юрис. — Мы выворачиваться не станем. Мы не сдадим государству ни одного барана, не выращенного на нашей ферме… ни одного не нашего цыпленка. В конце концов — не для того у нас советская власть, не для того у нас коллективное хозяйство, чтобы нам выкручиваться… как спекулянтам… и вралям. Я на это не пойду. Не согласны со мной, так снимайте.

— Болезнь испортила тебе нервы, Юрис, — наставительно сказал Атис. — Видно, что лежать тебе вредно. Ты плюнь на докторов, вставай и начинай заправлять.

— В своем ты уме? — одернула его Инга. — Человеку и так не лежится, а ты еще подначиваешь его.

— На обмане далеко не уедешь, — сказала Ирма. — Лучше по-честному. Потихонечку, помаленечку, но вперед. Мне ничего не надо из того, что мне не полагается. Только то, что я честно заработала.

— Никому этого не надо, — добавил Себрис.

— Ну, может, кое-кому и надо…

Межалацис заерзал на стуле и стал старательно искать по карманам курево. При таких разговорах ему вспоминался неприятный случай с овсом и «пчелиным Петерисом».

Они еще долго обсуждали хозяйственные дела. Всюду были недостатки. Но поголовье скота было самым больным местом. Десятки раз уже пересчитаны средства и кредиты, не забыта ни одна племенная телка на фермах и на дворах колхозников. Но каждая телка требует тучной травы, сахарной свеклы и клевера, светлого и теплого крова, концентрата. И все это вместе — огромная задача, над которой приходится ломать голову.

После того как Атис и Межалацис вдоволь наспорились о том, нужно или не нужно заводить птицеферму (Межалацис считал, что гуси только вытопчут поля), и все согласились, что хозяйственнее сеять овес вместе с горохом и что этой весной надо наконец разделить пастбище на загоны и заняться улучшением тощих лугов между «Виршами» и «Салинями», Юрис сказал:

— Вчера у меня был агроном. Мы по-всякому соображали — насколько мы можем расширить картофельные и свекловичные поля. Хочу знать ваше мнение.

— Расширить-то можно, но если их не обработать, то какая польза? — спросил Силапетерис.

— В прошлое лето у соседей кое-где понять нельзя было, что они сеяли — сахарную свеклу или бодяк и лебеду, — сказала Ирма. — Если так обрабатывать, то лучше семена не переводить. На моем прифермском участке сахарная свекла выросла вдвое лучше, чем на остальных полях. Все зависит от того, как руки приложишь.

Юрис невольно кинул взгляд на сложенные на коленях руки Ирмы. Большие, натруженные, они никогда не знали отдыха, который им полагался.

И, оторвав взгляд от этих рук, Юрис убежденно сказал:

— Ты права. Переводить семена мы не будем. Поэтому надо все продумать и взвесить, что можно и чего нельзя. А что касается прифермских участков, то… не знаю — может, я ошибаюсь, но хочу объявить им войну. Разве это не лишнее бремя для доярок, ведь участки эти превращают их в рабочий скот. У них не остается ни одной свободной минутки. Вообще я воспринимаю это не иначе, как пережиток единоличного хозяйства. Скот коллективный, и корм должен добываться на коллективных полях. Его нельзя обеспечивать частным путем. И если ты, Ирма, с дочками должна надрываться на прифермских участках, чтобы прокормить коров, то это для колхоза то же самое, что справка о бедности.