Елена Анопова - Блудная дочь возвращается

На «Мосфильме» в это время был период размеренной жизни - шли кинопробы и утверждение актёров к съёмкам фантастической земли - Онкелонии. Смены назначались накануне и только утренние, с 9 утра до 6 вечера, были обязательные выходные по воскресеньям. Это давало возможность хоть как-то планировать своё время, делало жизнь размеренной и более-менее спокойной. Я даже могла навещать дочку на даче, шить ей и себе, оставалось время почитать и даже порисовать.

С Игорем мы ездили купаться в Кусково, жарили шашлыки на природе, ели настоящие манты и плов, запивая фирменной настойкой «сечкарёвкой», собственноручно приготовленные другом Игоря - Сечкарёвым. Несколько раз заходили на огонёк в мастерскую друга Игоря - Васи Корячкина, художественными шаржами которого были оформлены титры знаменитого тогда телевизионного «Кабачка 13 стульев».

Мастерская находилась в старом доме, на чердаке, куда даже лифт не доходил. Собиралась там разношёрстная компания, в которой не все были даже знакомы друг с другом. Однажды, помню, подойдя к двери Корячкина, нашли её запертой - Васи не было дома. Решили подождать, расположившись на ступеньках. Через несколько минут подошли ещё гости - присоединились к нам, познакомились. В общем, к тому времени когда вернулся хозяин, нас было уже человек восемь. Застал он нас за тёплой беседой, согреваемой бутылкой водки, которой все угощались попеременно «из горла», и закусываемой разложенной на газете воблой. Правда, в самой мастерской комфорта было не больше, чем на лестнице, - за неимением мебели сидели на полу, разложив на потёртом ковре принесённую с собой снедь и выпивку. Думаю, на том чердаке перебывала добрая половина московской художественной и литературной элиты того времени.

Я неспроста вспоминаю этот гостеприимный приют для всех близких по духу людей, кто в какой-то момент безделья или безденежья притягивался к этому дому. В дальнейшем я еще вернусь сюда, чтоб рассказать очередную историю, неожиданно завязавшуюся здесь.

Вообще я заметила, что со многими людьми и местами жизнь сталкивала меня не единожды, а иногда и по несколько раз. Я это объясняю так: что-то должно было состояться при первом посещении, но не произошло - тогда складываются условия для повторной встречи. Если опять осечка - будет третья встреча. И так до тех пор, пока не произойдёт определённый контакт, отвечающий неведомому нам замыслу, или, как говорят, божественному промыслу. Например, зачем-то мне надо было попасть в упомянутый выше Дом творчества на Клязьме. На «Мосфильме» висело предложение о вступлении в этот дачный кооператив. Сначала мы с мужем загорелись, но потом, узнав, что это будут квартиры городского типа, отказались. И вот через энное количество лет судьба всё равно заносит меня в этот уже построенный кооператив, правда в гости к Кондрашиным. И подобное случалось не раз и не два. Даже круг общения представляется очерченным какой-то невидимой границей. Почти всегда выясняется, что новый знакомый оказывается «старым», уже через кого-то опосредованно знакомым.

Однажды когда я была у Игоря, туда позвонил отец моей подруги Женьки и предложил встретиться, чтоб поговорить со мной о проблемах своей дочери. Так получилось, что в моё отсутствие произошёл какой-то скандал, связанный с её тягой к пьянству. Женькины родители считали, что у неё плохая наследственность и надо всячески ограждать дочь от соблазнов. Поэтому время от времени они предпринимали попытки проконтролировать её знакомства и времяпрепровождение. Кажется, отец застукал её с кем-то в пединституте, где она совмещала учёбу с работой в лингафонном кабинете, после чего устроил грандиозный скандал.

Этот лингафонный кабинет, заставленный магнитофонами, проигрывателями, бобинами с плёнками, был для нас родным домом. Вечером там частенько собиралась тёплая компания, и не без спиртного. Я там тоже бывала, но не часто, и приходила к ней, как правило, одна. У нас с Женькой в эти времена были разные компании - вернее, наши хахали (так мы называли своих мужчин) не были друзьями и вместе плохо сочетались. В то время (ещё до Игоря) я встречалась с одним милым юношей, моим ровесником Костей Купервейсом. Кажется, однажды я привела с собой к Женьке Костю, но в компании с ним было скучно. Он был музыкантом, единственным ребёнком в семье. Такими, как его родители, я представляла себе местечковую еврейскую интеллигенцию. Жили они в ужасающих условиях - в маленькой «хрущёбе» - распашонке. Эта такая квартирка в пятиэтажном блочном доме, где все совмещено - коридор с кухней, кухня с комнатой, комната с кладовкой и спальней. И всё очень маленькое. А если учесть, что половину большой комнаты занимает рояль - то теснота была просто неимоверная и производила удручающее впечатление, даже несмотря на то, что жильцы этого дома - миниатюрные, подвижные и неунывающие люди. Но что произвело на меня неизгладимое впечатление - это бабушка, лежащая без движения на кровати в тёмной кладовке-шкафу. Костя показал мне её, предварительно щёлкнув выключателем, как некую достопримечательность, подобную египетской мумии. На мой немой вопрос, который он, видимо, прочитал в моих глазах, Костя ответил: «А что, она ничего не видит и не слышит, зачем же жечь свет!»

С Костей я познакомилась в каком-то кафе на улице Горького, куда мы зашли с подругами поесть мороженого. Познакомилась потому, что он показался мне очень похожим на Стаса, с которым были связаны самые трагичные, но и самые незабываемые страницы моей жизни, о чём я расскажу дальше. Конечно, Костя абсолютно не был похож на моё тогдашнее наваждение, ну, может, чуть-чуть - большими карими глазами. Костя так же витал в облаках, как и я, но в других, совершенно мне чуждых. Я даже не могла оценить ту музыкальную пьесу, которую он сочинил для меня. Это был совсем короткий и мало запомнившийся роман. Я даже не заметила, как и когда мы расстались. Напомнила мне о нём статейка, попавшаяся в какой-то газете. Смотрю, знакомая фамилия - Купервейс Константин, пианист, и далее о нём в контексте несчастного первого или второго мужа известной певицы Пугачёвой. Да, это он. Только вот на фотографии - усталый пожилой человек. И где же те огромные, мягкие, нежные, с вечной еврейской грустью глаза? Осталась только грусть…

При сопоставлении некоторых фактов получилось, что именно в то время, когда они встретились, мне пришлось столкнуться и с Аллой. Шёл подготовительный период перед съёмками советско-болгарского художественного фильма «Графиня Вревская». Пугачёва пришла к нам в костюмерную перед фотопробой, чтобы подобрать костюм на главную роль. По характеру её героиня была девушка скромная и с дворянским воспитанием и аристократическим вкусом. Таня Вадецкая, художник по костюмам, у которой я тогда работала ассистентом, предложила Алле самой выбрать платье. Каково же было наше удивление, когда она попросила надеть ярко-синее муаровое декольтированное платье с большим количеством перьев и стразов. Этот туалет больше пристал бы легкомысленной шансонетке, чем графине, выбравшей поприще сестры милосердия.