Ким Сын Ок - Зарисовки ночной жизни

Я все чаще стал приставать к Чонджину с вопросом, чем закончилась та эпопея с письмом. Иногда даже специально ходил в его класс, чтобы спросить об этом. И каждый раз слышал в ответ: «Разве бы она удостоила меня вниманием?» или же «Да я так, наудачу попробовал написать…» Он говорил это с таким выражением лица, будто бы вообще напрочь забыл, что было какое-то письмо… И мне оставалось только поражаться, что он отвечал не с разочарованием, а с нахальным видом. Если бы я был на его месте, то, не получив никакого ответа от девушки, в которую я влюблен, не смог бы сохранять такой невозмутимый вид. Однако когда среди учащихся постепенно стали распространяться слухи, сомневаться в достоверности которых не приходилось, я понял, что означало это самодовольное выражение лица Чонджина. Поговаривали, что у них серьезный роман.

— Эй! Ты чего врал-то мне, что у тебя ничего не вышло? Прикидывался, думая, что я отниму ее у тебя? — стал докапываться я до него, испытывая благородный гнев, словно меня подставили.

— Если честно, то да. Понятно, что ты бы победил… Сейчас у нас уже все серьезно, так что можно тебе открыться… Знаешь, на самом деле, Миок сказала, что влюблена в тебя, безответно… Зная это, я попросил написать то послание. Так как, выполнив просьбу, ты будешь обязан хранить тайну… Другие меня за соперника и не считали. Кто в нынешние времена поведется на какие-то там письма, разве только деревенские глупышки… Завтра я верну тебе его…

Я отыскал музыкальный салон недалеко от парка, где, по слухам, каждый вечер встречались Чонджин и Миок. Я так надеялся, что эта девушка окажется не красавицей и разочарует меня. Но… О! Она была действительно удивительно хороша! Судьба-злодейка слегка подвела меня… Когда эта парочка, хихикающая и заигрывающая друг с другом, вдруг обнаружила меня, взгляд Миок стал растерянным, и мне стоило огромных усилий сдержать досаду из-за того, что пришлось развернуться и уйти.

«Ежели попалась на удочку такого разгильдяя, как Чонджин, значит, ничего особенного она из себя не представляет…»

А та, что я мог полюбить, наверняка была где-то там, далеко-далеко в Сеуле…

Только «Bilan littéraire du XXе siècle [34] «Литературный итог XX века» (1956) — известная работа французского литературоведа и культуролога Рене Мариля. » была продана, остальные шесть стояли на полке. Я так спешил, моля в душе, чтобы все семь книг были на месте, а когда увидел, что, одной недостает, чуть не заплакал от обиды, однако что если бы и все остальные тоже купили… Будем считать, мне крупно повезло — смог вернуть хотя бы эти шесть…

Вчера утром, прижимая к груди, я принес эти книжки и всячески упрашивал хозяина лавки:

— Эти экземпляры невозможно купить даже за границей, где они были напечатаны, так как больше не издаются… Я их приобрел, экономя на обедах и транспорте… Наступили каникулы, а у меня нет денег на поезд, поэтому ничего не остается, как отдать их на продажу, так что слезно прошу! Из чувства сострадания, пожалуйста, выставьте их хоть чуть-чуть подороже!

Из-за этих упрашиваний хозяин лавки меня запомнил. И хотя он вернул их мне за большую сумму, чем я получил от него вчера, выражение лица у него было весьма недовольное. Скорее всего, потому что он рассчитывал сбыть их дороже. «Спасибо! Огромное спасибо!» — повторяя без остановки из опасения, что хозяин передумает отдавать их мне, я торопливо засунул книжки под мышку.

— Сказал, продаешь, чтобы билет купить, а сам, поди, все на выпивку спустил?

В ответ я заискивающим тоном объяснил, что, мол, вчера под вечер мне предложили место репетитора, поэтому на этих каникулах решил домой не ехать. А за книжками смог прийти благодаря тому, что мать будущего ученика сегодня утром любезно заплатила мне за месяц вперед. На это хозяин лавки посоветовал мне, раз завелись деньги, не изображать из себя бедняка, сияя дырками, а прежде всего купить в соседней лавке старьевщика какое-никакое пальто…

— Благодарю за совет! Только мне пока что не холодно… — пробормотал я и вышел из лавки букиниста.

На улице начался снегопад. Из-за падающих хлопьев Тондэмун [35] Ворота в центре Сеула. С корейского переводится как «Великие восточные врата». едва виднелся, словно его перенесли в туманную даль; трамвай был переполнен и как ни старался ехать быстрее, у него ничего не выходило, лишь только дребезжание усиливалось на полном ходу; какой-то старик высунул руку из окна и ловил ладонью снежинки; перед закусочной девчонка из прислуги с щипцами для угольных брикетов в руках безмолвно застыла, наблюдая, как снежные хлопья беснуются в темно-серой пелене.

В ожидании зеленого света на перекрестке улицы 5-я Чонно я случайно увидел Мин Сукхи — единственную девушку на нашей кафедре. В проезжающем такси она плотно прижала лицо к окну и рассеянно следила за падающими снежинками. То ли из-за снега, то ли еще из-за чего, но от ее обычного холодного и равнодушного вида, который она сохраняла в институте, ничего не осталось. Сразу после поступления некоторое время за ней ухлестывало немало ребят, однако кроме редких ответов на вопросы преподавателя она за целый день рта не открывала, поэтому из-за ее холодности никто не осмеливался заговорить с ней. Я же с самого начала не испытывал к ней никакого интереса. Только изредка пытался разглядеть в ее лице черты национальной героини, отдавшей жизнь за независимость Кореи, с тех пор как услышал досужие разговоры, что она доводится какой-то там внучатой родственницей царственной особы — королевы Мин.

Для меня не только Мин Сукхи, но и все остальные девушки-студентки не представляли абсолютно никакого интереса. Изъясняющиеся на сеульском диалекте, с равнодушным выражением лица, кажущиеся такими умными, прилежными и немногословными, все они только лишь отпугивали меня. Я уяснил для себя, что проявлять интерес к таким особам и пытаться заговорить с ними имеют право те, кто точно так же говорит по-сеульски, воображают себя взрослыми и заедают принесенный из дома перекус супом, который можно купить за двадцать вон в университетской столовой.

Однако, увидев ее не в университете, а на улице во время каникул среди незнакомых лиц, я был чрезвычайно рад. И словно последний дурак, стоял с глупой улыбкой на лице, разинув рот, пока такси, в котором она сидела, не затерялось в потоке других машин.

А когда она исчезла из виду, я вдруг пронзительно ощутил, что в этом огромном суматошном городе так мало тех, кто знает меня в лицо и по имени. Сколько наберется людей, кто, встретившись со мной на улице, поинтересуется, куда я иду. Несколько приятелей с кафедры, с кем я успел сблизиться в последнее время, да те однокашники из школы старшей ступени, вместе с которыми я приехал в столицу из наших родных мест и которые сейчас затерялись в этом громадном городе. Таким образом, шансы на то, чтобы встретить их на улице, сводились практически к нулю. Это я сам себя должен был постоянно спрашивать: «Куда идешь?» и каждое утро, просыпаясь, приветствовал сам себя: «Доброе утро!»