Ким Сын Ок - Зарисовки ночной жизни

В прошлом году, примерно в это же время, когда в стране велась кампания по борьбе с коррупцией, в круговерти больших перестановок его уволили из редакции газеты, которой он отдал свои молодые годы, поступив туда пятнадцать лет назад сразу после окончания университета. Он получил солидное выходное пособие, но часть суммы пошла на операцию отцу, жившему в провинции, а на оставшееся они жили несколько месяцев, после чего остались без каких-либо средств. Приятели, у которых были свои издательства, подкидывали ему время от времени в качестве подработки переводы, пытаясь таким образом хоть как-то помочь, однако постоянного заработка не было. Цены стремительно росли, и долги по мелочам в местной продуктовой лавке и у соседей все накапливались…

И вот наконец, из-за того, что они не внесли квартплату за три месяца, нагрянул сотрудник из домоуправления и отключил электричество. А вчера их предупредили, что, если они не оплатят долг за квартиру, им еще и водоснабжение отключат.

После отключения света его семейство погрузилось в самую глубину тягостной темноты, от которой исходил дух смерти. Продукты в обесточенном холодильнике сразу же начали портиться и издавать вонь. А дети, у которых в жизни была единственная радость — посмотреть детские передачи, начинающиеся в пять вечера, сидя в назначенный час перед умолкшим телевизором, с горестным видом вздыхали, восклицая: «А-а-а! Света-то нет…» И сердце разрывалось при взгляде на их разочарованные лица. С наступлением ночи, когда квартира погружалась в полную темноту, они зажигали свечи, оставшиеся от ритуала чеса [39] Чеса — ритуал поминовения предков. , и при свете тусклого огня дети делали уроки, жена мыла посуду, а он листал англо-корейский словарь, чтобы выполнить перевод, который ему перепал несколько дней назад впервые за долгое время.

Но, что ужаснее всего, темнота царила не только у них дома, тяжело и мрачно было у него самого на душе. Когда в квартире благодаря электричеству еще было светло, несмотря на то что денег не было даже на автобус, он мог утешать себя призрачными надеждами, типа: «Ну как тут быть, и такое иногда случается, авось завтра все наладится…» Однако, когда он столкнулся с этой подавляющей темнотой, его постигло разочарование в своей собственной жизни, неверие в свои силы и отчаяние: одолевали унылые мысли, мол, как ты, черт подери, жил все это время, чем занимался; плюс ко всему терзали страшные угрызения совести из-за того, что жена и дети доверили свои жизни такому… такому никчемному доходяге, как он. Все это заставляло его скрываться в туалете, где он включал воду и разражался судорожными рыданиями.

То он обвинял во всех тяжких грехах тех, кто осуществлял эти кадровые сокращения, приведшие к такому плачевному состоянию его семейство, то вдруг одумывался, и тогда его посещали мысли, что сейчас, во времена сильнейшего экономического кризиса в стране, не приходится и мечтать о такой роскоши, как электричество, холодильник, телевизор, и единственное, что он может себе позволить, так это сидеть перед еле теплящейся зажженной свечой, отказывая во всех остальных удобствах…

Хоть так помирать, хоть этак… «А что, если собрать людей, оказавшихся в подобной ситуации, и устроить бунт?» — подумывал он, однако тут же перед его глазами всплывали картины истекающих кровью сограждан — ведь одно насилие приводит к другому, и остановить этот поток не представляется возможным… Тогда он старался думать в другом русле, лелея мечты об обществе, в котором социальные службы выдавали бы пособие по безработице. В конце концов он все-таки решил отбросить все иллюзии и трезво взглянуть на вещи. «Сейчас не время разбрасываться проклятиями и изливать свою ненависть. Ничего, кроме усталости и боли, эти действия не принесут ни тебе, ни твоей семье. Давай, наберись терпения и прежде всего перебери все, что имеешь, разделив на то, чем можно воспользоваться, а чем — нет. Избавившись от всего бесполезного, нужно начать с того, что мы имеем и что можем взять на вооружение!» К такому выводу он пришел, сидя скорчившись в темном туалете и включив на всю катушку воду, чтобы заглушить свои рыдания. После этого у него стало легче на душе, из сердца исчезли страх и безнадежность.

Подойдя к дому, он поднял глаза на окна своей квартиры на девятом этаже. В то время как из других окон струился яркий свет, его окна были темными и безжизненными. А-а-а! Сквозь слезы, застилающие ему глаза, он едва разглядел пробивающийся тусклый свет свечи. И даже воспрянул духом, будто его домашние сигнализируют ему о жизни, отчего потеплело на сердце. Кажется, сроду он не радовался так сильно тому, что они, его родные, существуют на этом свете с ним рядом.

Заставляя заплетающиеся ноги изо всех сил идти ровным шагом, он торопливо направился к лифту, чтобы как можно скорее попасть домой. Никогда раньше не казалась ему такой крепкой и надежной опорой открывшая ему жена — жена, что там, в этой безрадостной темноте оберегала детей и ждала его — своего мужа.

— Прости, я выпил немного. Енсу, черт бы его побрал, пристал ко мне словно репей и не отпускал. А дети?

В темной гостиной одиноким маячком мерцала свеча, а детей, что обычно с криками «Папа!» выскакивали ему навстречу, нигде не было видно.

— Спят.

— Уже?

— Сказали, что будут рано ложиться и рано вставать. Ты не поверишь, что они придумали! Решили, что будут делать домашние задания при свете солнца, и сразу, вернувшись из школы, мигом расправились с уроками, а потом, на закате, сидели у окна и читали журналы, и всё сожалели, что солнце уже заходит. Они признались мне, что только сейчас поняли, как мы должны быть благодарны солнышку за его свет. Сказали, что впредь будут ложиться, когда солнце заходит, и вставать вместе с солнцем на рассвете.

Старшему из детей было всего лишь одиннадцать лет, а младшему — восемь. Слова жены потрясли его до глубины души, и в то же самое время сердце его переполнилось радостью. «Спасибо, Господи!» — вырвалось у него, и, протягивая жене сверток с достаточно большой суммой за перевод, что его друг заплатил ему авансом, он проговорил:

— Мне кажется, отсутствие электрического света сделало нас только счастливее!

На улице горели редкие фонари. Канун Рождества в маленьком южном городке можно было почувствовать только в церкви. Однако с приходом рассвета это предрождественское настроение переместится на темные улицы, где завывает холодный ветер.

В домах верующих для приема гостей готовят угощение из горячего супа с ттоком [40] Тток — рисовые клецки. , а перед домами неверующих распевают «Радуйся, мир! Господь грядет!», что весьма ошарашивает спавших без задних ног хозяев. Впрочем, ранний вечер был таким же тихим и промозглым, как и в обычные дни…