Гонзаг Сен-Бри - Дитя да Винчи

— Это оборотная сторона нашей профессии, — продолжил Леонардо да Винчи. — Не всякому под силу этим заниматься: кого-то будет выворачивать наизнанку, кого-то остановит страх провести ночь в компании с расчлененными трупами, отвратительными на вид.

— Когда я учился в Лионе, я даже не знал о вашем существовании. Уже тогда я был отлучен от церкви, хотя и аттестован врачом и хирургом, и имел право носить шляпу с четырьмя углами. С тех пор кем я только не был: монахом, переводчиком, писателем. Как и вы, мэтр, я ищу древо знаний, спрятанное в лесу. В Монпелье, где я познакомился с Нострадамусом, я понял, что́ мы получили от арабов благодаря толедским переводчикам. Мэтр, когда вы познакомитесь с моими книгами, вы узнаете — Рабле никогда не рифмуется с раболепством. Я пожелал познакомиться с вами, зная о вашем знании анатомии. От вашего ученика и моего друга Франческо да Мельци мне известно, что вы первый правильно нарисовали позвоночный столб, наклон крестца, обеспечивающего распределение нагрузки на внутренние органы. Я бы хотел, чтобы вы объяснили мне, почему изгиб играет такую важную роль в дыхании.

— Ты преувеличиваешь мои заслуги, Франсуа. Но теперь ты здесь, в Амбуазе, и у нас будет время поговорить обо всем. Я покажу тебе свои рисунки и, даже поведаю, как мне удалось определить форму лобной кости черепа. Расскажу, почему для меня физическая природа человека нагляднее, когда она представлена в виде картинок, а вот двигательную функцию мускулов я воспроизвел с помощью переплетенных веревок, дабы понять, как происходит движение.

— Кстати, мэтр, из Рима дошел слух, будто один из папских эскулапов впервые опробовал на Святом Отце переливание крови. Вы бывали в Ватикане, что вам об этом известно?

В этом месте их разговора мне подумалось, что Тосканец наверняка слегка прищурил глаза. Откроется ли он на сей раз или предпочтет хранить тайну?

— Не хочу вспоминать ни Рим, ни то, что я там оставил. В этом городе прошли самые несчастные годы моей жизни, папа относился ко мне равнодушно, а оценивая мою работу, произнес слова, которые я не могу ему простить. К тому же мне придали ассистента, наказав ему следить за мной. И если я наконец обрел здесь, во французском королевстве, покой, защиту и дружбу государя, то не затем, мой друг, чтобы хоть на мгновение оборачиваться назад, на то мрачное время, когда между мной и Микеланджело шло ожесточенное соперничество, а Рафаэль, мой друг, был далеко. — Леонардо долго молчал, после чего завершил беседу с Франсуа Рабле следующими словами: — Приходи снова, когда захочешь. Только не по ночам и заранее предупреждай Франческо да Мельци.

Вот и весь разговор, который я услышал, сидя в камине. Вроде бы ничего особенного, но меня будто столбняк поразил. Это превосходило все мыслимые ожидания. Мне и в голову не могло прийти, что камин в караулке Кло-Люсе позволяет слышать разговоры, которые ведутся в королевских покоях. Это акустическое изобретение принадлежало Тосканцу и было направлено на то, чтобы быть в курсе замышляемого тайными недругами. «Никто никогда мне все равно не поверит, — подумал я, — и потому лучше держать открытие в тайне». Я всегда чувствовал, а ныне удостоверился: время не способно разделить людей, живущих в разные эпохи.

Я долго стучался к Мадмуазель Вот, и когда она наконец открыла дверь, то встретила меня всепроникающим взглядом встревоженной птицы, и только потом на ее устах появилась улыбка. Так улыбалась только она: ее и без того круглые брови еще больше выгибались, а рот принимал форму сердечка бледно-лилового цвета. Невольно на ум приходило сравнение ее улыбки с чудесами средневековой архитектуры. В этот раз она поступила так, как поступала очень редко — посторонилась, чтобы пропустить меня. Ее покои, состоящие из двух комнат, были для меня что живой музей, и всякий раз, как она допускала меня в него, я без устали разглядывал. Собирательство было ее страстью, и хотя предметы, которыми она владела, не сочетались друг с другом ни по стилю, ни по времени создания, в этом невообразимом хаотическом нагромождении чувствовались и своя логика, и внутренний смысл, и даже ненавязчивая назидательность, что относилось прежде всего к так называемому стилю трубадуров.

Каким образом Мадмуазель Вот стала обладательницей всех этих чудесных предметов? Были среди них и посох епископа Фокса, датируемый началом XVI века, и дорожная фляга из вермеля, по меньшей мере эпохи Возрождения, и алебастровая шахматная фигурка в виде Святого Георгия, и предмет моих мечтаний — я предвидел, что мне не суждено заполучить его, — миниатюрный собор из позолоченной бронзы с несколькими десятками статуй под церковным крылом, и представляющие огромную ценность книги — так называемые трюмы из Александрийской библиотеки.

Все эти предметы, стекавшиеся к мадмуазель Вот со всех концов света и из разных эпох, были достойным обрамлением для нее самой. Ее манера разговаривать, без предупреждения и перехода перескакивая с одного на другое, производила то же впечатление, что и отведенные ей покои. А привычка выдавать серьезные суждения в виде неких выражений, содержащих квинтэссенцию ее мыслей, обладала в моих глазах неизъяснимым шармом. Она не говорила «Здравствуй», а бросала в лицо сентенции и фразы самого невероятного рода.

В этот раз ей вздумалось провести со мной беседу о Якове I Шотландском. Он знал толк в искусстве, любил застолья и пантагрюэлические попойки, верил в колдунов и прочий вздор. Однако, когда он выпустил огромный трактат по демонологии, в котором с замечательным знанием предмета перечислил все ипостаси Лукавого, придворные перестали отпускать по его поводу шутки. Себя он воспринимал не иначе, как генерала, спутника Макбета, которому три гадалки нагадали: «Будешь не королем, а отцом короля». Такова же была судьба Марии Стюарт, — напомнила мне Мадмуазель Вот. Она умерла, не получив английской короны, но, по иронии судьбы, стала матерью короля. Трагедия «Макбет» была поставлена в придворном театре во время празднества в честь визита короля Дании, свояка Якова I, в 1606 году.

У Мадмуазель Вот был прямо-таки дар с поразительной скоростью менять сюжет разговора. Следующий, о ком она вдруг завела речь, был Рудольф Габсбургский, скончавшийся в Праге.

— Он принадлежал к нетрадиционной ветви религии, отказался исповедаться перед смертью. При нем наступил золотой век Праги. Он пригласил Тихо Браге [81] Тихо Браге (1546–1601) — датский астроном. В своей лаборатории в замке Ураниборг на подаренном ему датским королем острове в течение двадцати лет занимался наблюдениями над явлениями, составил каталог 777 звезд. Став подопечным Рудольфа II в Богемии, с 1601 г. сотрудничал с Кеплером, результатом чего стали Tabulae rudolphinae . Его наблюдения за планетой Марс позволили Кеплеру реформировать астрономию. , который носил протез — золотой нос, поскольку свой он утратил в юности в дуэли, затеянной с целью выяснить, кто лучший математик — он или его противник. Последний год жизни императора был окрашен в трагические тона: умер его любимый лев, затем его ноги поразила гангрена, от чего они разбухли так, что с них нельзя было стащить сапоги. Таким был конец этого гуманиста, меланхолика, любителя эзотерики.