Шейла Хети - Материнство

В детстве я часто задумывалась вот над чем: если мы так похожи лицом, то, может быть, мы похожи в чем-то еще? Может быть, у нас одни и те же мысли и чувства? Может быть, душа моей бабушки, протянувшись через разделившие нас годы, нашла прибежище во мне?

Моя мама никогда не могла угодить своей матери: по мнению бабушки, она была недостаточно умной, получала не самые лучшие оценки. Мама трудилась в пятьдесят раз усерднее других и даже прониклась мечтами бабушки, как своими. Делала все, чтобы угодить матери, даже когда сама стала матерью и даже когда ее мать умерла. Всю свою жизнь моя мама прожила, повернувшись к своей матери, а не ко мне.

Насколько дальше своей матери ты надеешься зайти? Совершенно другой тебе не быть, так что стань чуть измененной ее копией и не напрягайся. Тебе вовсе не обязательно обладать всем, чем обладала она. Почему бы не пожить как-то иначе? Отступи от повторяющегося образца, которому следовали твои бабушка и мать, проживи немножко по-другому. Жизнь – это всего лишь предложение, которое ты делаешь, проживая ее: «Нельзя ли прожить вот так?»

Потом твоя жизнь кончится. Позволь же душе, что переходила от матери к матери, попытаться прожить в тебе новой жизнью. Вечно своей жизнью жить не будешь. Испытание жизнью однократное, и оно конечно. Так дай же душе, что перешла к тебе от матери, шанс прожить жизнь в тебе.

Став хранителем души, перешедшей от твоих матерей, сделай ее испытание чуточку легче. Обращайся с ней по-доброму, ведь на ее долю выпали трудные времена. Впервые за многие поколения душа может помедлить и по-настоящему свободно решить, чем ей заняться. Почему бы не отнестись к ней заботливо и нежно? Она так много всего перенесла – почему бы не позволить ей отдохнуть?

Сегодня слез мало, хотя вчера мне весь день грозили пролиться. И все-таки какое-то давление осталось, какая-то сухость вокруг глаз.

Кто-то проклял меня, и мою маму, и ее мать. Проклявший нас давно умер, а проклятие повернуло меня к тому, чтобы излечить мамину печаль, как повернуло ее излечить печаль ее матери. Жизнь моей мамы свелась к решению проблем Магды, появившихся из-за проклятия. Я приняла проклятие как собственное. Мы не стремимся к счастью в браке. Не ищем счастья в детях. Прежде всего мы думаем о нашей работе, как справиться с материнскими слезами. Моя бабушка не хотела бы видеть свою дочь в печали и не хотела бы, чтобы ее печаль передалась мне. Никто из тех, кто прошел через то же, что и она, не хотел бы, чтобы семья несла эту печаль.

О жизни бабушки в лагере я знаю только еще один эпизод. Один из охранников в бараке, где содержалась Магда, сказал, что немцы ищут женщин для подсобной работы на лагерной кухне. Желающим получить работу предложили сделать шаг вперед. Магда вышла из строя. То же сделали все остальные, включая женщину, с которой до войны встречался будущий муж Магды.

Немецкий солдат крикнул моей бабушке: «Не ты!» – и грубо ударил ее, так что она отстала от группы. Женщину, с которой встречался мой дедушка, отобрали для работы на кухне, и Магда больше ее не видела. Позднее стало известно, что никто из добровольно вызвавшихся на кухню не попал. Их всех передали в немецкую армию, изнасиловали и расстреляли.

Наверное, из-за этой истории у меня возникло ощущение естественности обрыва семейных линий, как будто и наша цепочка должна была оборваться там, но по случайности сохранилась, уцелев на краешке, как бывает с человеком, которого застрелили, но который, прежде чем упасть замертво, еще делает несколько неверных шагов. Вот такой и представлялась мне и моя жизнь – словно последние спотыкающиеся шаги уже после того, как пуля пронзила тело.

Размышляя обо всем, что могло или не могло бы быть, понимаю, что не хочу, чтобы наша плоть – плоть моей матери, плоть бабушки – была просто разделена и скопирована. Я хочу, чтобы жизнь каждой из них была учтена. Хочу произвести на свет ребенка, который не умрет – тело, которое будет говорить и говорить и которое нельзя урезать или сжечь. Нельзя сжечь все экземпляры книги. Книга сильнее любого убийцы, любого преступления. Я хочу, чтобы мое творение было сильнее любой из нас. Чтобы оно жило во многих телах, а не в одном, которое так уязвимо.

Книга живет в каждом, кто ее читает. Ее невозможно просто убить. Моя бабушка прошла лагеря. Прошла, чтобы жить. Я хочу, чтобы она жила во всех, а не только в том одном теле, что выйдет из меня.

Роскошь иметь ребенка не для меня. У меня нет времени. Моя мать работала не покладая рук, чтобы оправдать жизнь ее матери. Она работала ради своей матери, чтобы придать смысл ее жизни. Она жила, повернувшись к ней, а не ко мне. И я повернулась к моей матери, а не к сыну или дочери. Мы поворачиваем нашу любовь в прошлое, чтобы придать смысл жизни, явить красоту и значение жизни нашей матери.

Может быть, материнство означает почитание матери. Многие делают это, становясь матерями. Заводя детей. Подражая тому, что делали их матери. Подражание и почитание и делает их матерями.

Я тоже подражаю тому, что сделала моя мать. Я почитаю ее не меньше, чем та, чья мать гордится малышом-внуком. Я делаю то же, что делала она, и по тем же причинам; мы работаем, чтобы придать значение жизни матери.

Что отличает хорошую мать от хорошей дочери? На практике – многое, в символическом смысле – ничто.

С другой стороны, разве моя бабушка не хотела бы, чтобы мы были счастливы? Скажем, после завершения работы? Прошлым летом мама вышла на пенсию, пройдя с учениками весь путь – от первого класса до последнего. Она достигла поставленной цели, выполнив план, определенный ее матерью. Ей бы успокоиться и отдыхать, ведь она исполнила свое предназначение и теперь пожинает плоды. Ей следует находиться на небесах – если небеса то место, куда попадаешь, исполнив предназначение, когда освобождаешься от своей участи. Не может быть счастья, когда исполняешь предназначение. Счастье – ее противоположность. Счастью придется подождать.

Сегодня я хочу только одного: расплакаться и все бросить. До начала месячных два дня, и я проснулась злая, а потом мы с Майлзом поругались. Сердце переполнено печалью и желаниями. Все вызывает слезы. Из-за него мне хочется плакать. Но без стресса и голова не работает. То, что я чувствую, – это гормональная печаль?

да

Есть ли во всем этом что-то хорошее?

да

Идет ли одиночество человеку на пользу?

да

И еще одинокий человек более восприимчив. И то и другое идет на пользу писательству. Перед началом месячных я всегда пишу больше, чем в любое другое время. Из фургона мороженщика доносится ужасная португальская песня – убила бы. Моя печаль развеется к завтрашнему вечеру?