Вацлав Михальский - Мир тесен

Рядом с детдомом тянулась огромная пустошь междуречья. Однажды нашему директору пришла мысль, что эту землю можно сделать полезной. Все говорили, что корчевать и планировать пустошь — бессмысленное занятие. А когда в первый же год мы собрали на бросовой земле, казалось, немыслимый урожай, соседний колхоз стал судиться за эту землю, будто бы эта земля колхозная. Но ничего не высудил. Наш директор доказал, что по законам земля междуречья юридически ничья, и, в конце концов, её отдали на вечное пользование нашему детскому дому. А сколько он потратил нервов, сколько писал, сколько ездил! Он так измотал районное и прочее начальство, что нам и трактор дали и две автомашины. А потом мы пошли богатеть год от года. Мы почувствовали вкус к работе. Мы работали и жили с восторгом, он сумел превратить каждый наш день в упоительную игру. Сейчас наш детдом — это двенадцать высоких просторных корпусов, стоящих среди роскошного гранатового сада в шесть гектаров, а рядом ещё двенадцать гектаров приусадебного участка. У нас клуб на сто шестьдесят мест. Да что там перечислять! Хватит того, что я вам скажу, что одного только реквизита куплено артистам нашего детдомовского ансамбля на сто двадцать тысяч рублей старыми деньгами.

Сергей Алимович говорил всё это так напористо, как будто Слава не соглашался с ним, как будто он не вполне верил в существование замечательного директора образцового детского дома.

— Сосиск, кепир, сосиск! — раздался хриплый голос разносчицы из вагона-ресторана.

Слава успел выскочить из купе раньше Сергея Алимовича, но тот всё равно не позволил ему расплатиться за две порции сосисок и две бутылки кефира. Оба совали разносчице деньги, оба наперебой требовали получить за «всё». Она сначала замешкалась, потом взяла деньги у Сергея Алимовича, а Славе сказала:

— Солдат акча ёк. Солдат не берём, — и по-матерински тепло улыбнулась ему.

— А хлеб у вас есть?

— Хлеб ёк. — Разносчица подхватила смуглой рукой плетеную корзину с бутылками кефира.

— Ладно, проживём без хлеба, — вздохнул Сергей Алимович.

За окном вагона мелькали чёрные лесополосы с лениво перелетающими воронами, далёкие острова селений, безлюдные просёлочные дороги. За разговорами они не заметили, как стемнело.

— Помню, когда я приехал в Баку поступать в институт, мест в общежитии не было, — рассказывал Сергей Алимович. — Найти угол и платить за него — денег не было. Я или потерял те деньги, что дали мне в детдоме, или у меня вытащили в поезде — не знаю. Осталось у меня всего сто рублей старыми деньгами. Та сотня, что директор сунул мне у поезда лично от себя, и она была в другом кармане. Так что всё время приёмных экзаменов я ночевал в кустах около института, а заниматься ходил в баню, там в вестибюле было чисто, светло. Как только узнал, что приняли в институт, сразу дал телеграмму домой, в детдом. Потом мне рассказали, что директор зачитывал её на линейке.

— А наш Борис всё спит, — сказал Слава, — как будто на десять лет вперед хочет выспаться. И голод его не разбудил. — Слава взял в руки уже прочитанную им от корки до корки газету «Гидростроевец». Прочёл вслух: «Редактор А. Смирнов». Молодой этот ваш редактор?

— Старый. Лет тридцать пять, а то и больше. Книгу пишет о стройке.

— Да? Как интересно!

— Он специально приехал, чтобы книгу писать. У нас ведь есть о чём. — Сергей Алимович снял со столика пустые бутылки из-под кефира, поставил их на пол. — Вот, что меня больше всего волнует, — вдруг горячо сказал он, — то, что мы сосиски ели и кефир пили без хлеба. Кажется, чего проще: несёшь сосиски, кефир, неси и хлеб. Нет. Не принесла. Разве хлеба нет? Уверен, что его у них навалом. Нет желания. Есть полнейшее равнодушие. Вы видели сколько техники валяется на станциях! А ведь её делали люди, соревновались, перевыполняли планы. А теперь она валяется, валяется, пропадает под открытым небом. А где-то её ждут, где-то она позарез нужна. У нас нет безработицы — это факт. Но у нас не все дорожат своей работой — это тоже факт. Отсюда вся наша неэкономность, нерасчетливость, пустая трата сил и денег. Недобросовестность и безответственность — вот что нам мешает больше всего. Не знаю, откуда это берется? Ведь все люди, в принципе, глубоко уважают добросовестность, всегда её замечают. Помню, на первой студенческой практике попал я на работу в столярный цех. Со мной было ещё человек десять студентов. Все они работали еле-еле, больше курили, рассказывали анекдоты, дурачились. А я с семи утра и до четырех дня сновал по цеху, как челнок, вкалывал так, как нас учили в детдоме. И вот пришло время получки. Всем выписали за месяц по шестьсот рублей старыми деньгами. И мне тоже. Немножко обидно было. Расписался я за свои шестьсот рублей и пошел в цех попращаться с рабочими, практика-то кончилась. Захожу, меня подзывает мастер. Рядом с ним стоят столяры. Мастер протягивает мне пачку денег. «Возьми, — говорит, — мы видели, как ты работал, вот и решили сложиться. Бери, бери, студент». Я, помню, чуть не заплакал от такого признания моего труда. О-о! — посмотрел он на часы. — Мне скоро вставать, скоро Минводы.

— Зачем вам Минводы? — удивился Слава. — Вы ведь на стройке…

— Да мне только заехать сюда. Здесь в санатории наша геологиня Станислава Раймондовна отдыхает. Я в Ленинграде был у её сестры, она передала свёрток. И ещё лекарства кой-какие я для неё в Москве достал.

В Минводах Слава вышел проводить Сергея Алимовича.

В серой мути мартовского предвечерья блистал огнями белый одноэтажный вокзал. В вагон уже входили новые пассажиры, мужчина в серой каракулевой шапке пирожком подсаживал мальчика лет семи. Рядом стояла молодая женщина в белом пуховом платке.

— Опля! — подхватил Слава мальчика. — Куда едешь?

— В отпуск, в гости к дяде Грише! — бойко отвечал мальчик. Слава подал руку и молодой матери. В тёмном тамбуре она показалась ему необычайно красивой.

Сергей Алимович помог мужчине поднять в вагон два больших чемодана в матерчатых чехлах.

— Федя, какие у нас места?

— Двадцать третье и двадцать четвертое.

— Соседи! — спрыгивая следом за Сергеем Алимовичем на заснеженный перрон, крикнул Слава.

— Ой, соколики, подсобите влезть! — К вагону подбежала запыхавшаяся, увешанная сумками и сетками старуха.

Помогли старухе. Помолчали. Сергей Алимович протянул руку, и Слава почувствовал, что тонкие длинные пальцы Алимова тисками сомкнулись на его руке.

— Я был рад с вами познакомиться, — сказал Сергей Алимович. — Ну, желаю удачи!

— Я тоже. Очень. Пока!

Слава смотрел ему вслед. У него было такое чувство, что уходит человек, который мог бы стать его другом, уходит навсегда.

Купив в киоске любительской колбасы и две сдобные булки, Слава вскочил на подножку двинувшегося поезда. Оказалось, что старуху определили к ним в купе, на освободившуюся нижнюю полку Сергея Алимовича.