Вацлав Михальский - Мир тесен

— Бей, я тебя не жалея ударил.

— Возьми свою бутылку, на своём банкете за своё здоровье выпьешь. — Подойдя к нему вплотную, Слава с силой засунул бутылку в карман пальто Бориса. — Как я теперь с такой рожей домой приеду? — С мальчишескими слезами на глазах, он резко отвернулся от Бориса, сел на своё место к окну.

— Ударил бы, а? Легче станет, ударь. А коньяк я от всего сердца, а не как компенсацию за твою разбитую губу. У тебя губа, а у меня, может, вся жизнь… Как мне пройти мимо его купе?!

— Пройдёшь…

— Да? Ты так думаешь? — меняя сокровенный тон, холодно сказал Борис. — Ну, ладно… пока!..

Он открыл дверь и, стуча чемоданами, пошёл к выходу. Поезд остановился.

— Помогите! — всполошенно закричала женщина.

Слава выскочил из купе, кричала Оля.

— Он попросился в туалет, а сам обманул, бросился за ним, за Борисом!

Мешая друг другу, Ольга, Фёдор и Слава выпрыгнули из вагона на перрон. Боря уже был там. Он увидел Бориса, стоявшего между чемоданами, и кинулся было к нему, но в это время белокурая накрашенная девушка в серой шубке из искусственного каракуля, смеясь, повисла у того на шее. Мальчик отшатнулся от отца, повернулся к вагону, увидел бегущих к нему мать и отчима и юркнул в толпу. Слава опередил Ольгу и Фёдора, догнал Борю, схватил его за плечо. Боря увернулся и, не раздумывая, нырнул в спасительный просвет между вагонами. Через мгновение колёса вздрогнули и покатились. По всему поезду сорвали сразу пять стопкранов, но всё уже решилось.

Слава первым бросился под вагон, перелез на ту сторону, где лежал мальчик, и растерялся, увидев его тело.

— Надо перетянуть жгутом, — услышал Слава чей-то совет и стал быстро выпрастывать брючной ремень. Он стоял перед мальчиком на коленях и краем глаза увидел и запомнил на всю жизнь, как Борис лез под вагоном с ногой сына в руках.

Машина скорой помощи въехала прямо на перрон. Мальчика и его ногу положили на клеёнчатые носилки, торопливо прикрыли серой простыней и вкатили в кузов.

Вслед за матерью в машину хотел влезть отчим.

Борис остановил его за руку:

— Я.

Они посмотрели в глаза друг другу, и Фёдор отступил.

— В какую больницу повезёте?

— Во вторую городскую, — ответил молодой черноглазый врач с измученным от ночного дежурства лицом.

— Мы сейчас поедем за ними, я знаю, где вторая городская. Только идем заберем вещи из вагона, — сказал Слава Фёдору.

Слава чувствовал себя неискупимо виноватым. Как вернешь назад ту последнюю, решающую секунду, когда Боря вырвался из его рук и шмыгнул под вагон? Почему именно в эту секунду тронулся поезд? Как вернуть всё на прежнее место? Как сделать, чтобы у Бори была нога, тёплая, быстрая нога, а не забинтованная култышка…

И Слава суетился, старался что-то делать: то бежал на рынок, то в больницу, то в гостиницу, где они с Фёдором остановились. Когда Слава приходил в больничную палату, где у кровати Бори неотлучно дежурила Ольга, она не поднимала на него глаз, не отвечала на его вопросы. Борис тоже чуждался его. Только Фёдору нужны были Славины старания, Славино присутствие — не находись с ним рядом полузнакомый солдат, он бы совсем потерялся.

Никогда прежде Слава не чувствовал жизнь так остро, не видел всё так пронзительно чётко, как в эти дни. Вечером накануне отъезда ему вдруг нестерпимо захотелось запечатлеть всё виденное и пережитое на бумаге, не дать ему уйти, забыться…

В холодном, тускло освещенном гостиничном номере, робко постукивало незакрепленное замазкой оконное стекло. Этот стук и пугающая чернота за окном мешали Славе сосредоточиться. Он записывал скупо, надеясь на свою молодую память.

«Поезд. Ночь. Красивая женщина. Мальчик. Отец и отчим. Мать беременна. Мальчик и его отец узнают друг друга. Мальчик сразу полюбил отца, а отчима возненавидел. Удивительное у детей чувство родного, как они жестоки.

Поезд опаздывал, стоянка была сокращена. До сих пор чувствую, как схватил его за рубашку и как материя выскользнула из пальцев. Я виноват. Я так боялся, что он умрёт, но он будет жить, врачи говорят, что всё будет хорошо, что Боря поправится. Боря относится ко мне хорошо. А Ольга и Борис так, как будто я главный виновник. В каком бы Боря тяжёлом состоянии ни был, он всегда очень радовался, когда я приходил его навещать. Сейчас я только из больницы, ходил прощаться с Борей. Я сказал ему:

— Выздоравливай, брат, скорее и пиши мне, я тебе из дому целую посылку значков пришлю. — Отвинтил от гимнастёрки все свои значки и отдал Боре. Он очень обрадовался и сказал мне:

— А папа для меня коляску никелированную купит. Колёса в ней будут от настоящего велосипеда, я со всеми мальчишками буду гонять наперегонки, скажи! Ты почеши мне мизинец на левой ноге, почеши, так чешется!

…Фёдор теряется с Борей, на него жалко смотреть. Права большого Бориса он признаёт. Борис — личность. Он всех поставил на ноги, Боря лежит в отдельной палате, операцию ему делал лучший хирург, мальчик окружён вниманием. Фёдор блекнет перед Борисом, хотя он много знает и очень начитан. Борис менее развит, но у него есть какая-то своя сила, сила личности, если можно так сказать. А у Фёдора всё приобретенное, он слишком уважает чужие авторитеты. Для него книга — закон. Притом закон непреложный. У них с Борисом сложились удивительные отношения — один предупредительнее другого. «Пожалуйста, извините, будьте любезны» — так и сыпят друг другу, притом без всякого сарказма. Словно соревнуются в великодушии. Позавчера Борис предложил Фёдору деньги — пятьсот рублей новыми:

— Вы поиздержались. Возьмите. Не обижайте.

Фёдор категорически отказался.

В этой сцене мелькнул такой педтекст: Борис откупается, хочет заплатить Фёдору за те годы, что он воспитывал его сына. Подтекст этот был. Фёдор уловил его, покраснел, глаза стали маленькими, холодными:

— Простите, я не могу принять.

Оля для меня загадка, без памяти любит Борю, Бориса и Фёдора не замечает. Всех их очень жалко».

Пришёл Фёдор. Слава испуганно спрятал в стол свои записи.

— Я провожу тебя на поезд, — сказал Фёдор.

— Да.

И снова поезд. Стук тяжёлых колёс, новые пассажиры. Слава лежал на верхней полке и с горечью думал о том, что Борис, Оля и даже Фёдор всегда будут вспоминать о нём с ненавистью. Ведь им кажется и всегда будет казаться, что он виноват…

Он думал о доме, вспоминал свой маленький древний город, что лежал на узкой полосе земли между горами и морем. В прежние времена даже незначительный гарнизон мог удерживать здесь несметные полчища врагов. Над городом и по сей день возвышалась крепость, а от неё уходила в море гигантская стена, на гребне которой могли свободно разъехаться два всданика.