Иеремия Готтхельф - Всяческие истории, или черт знает что

Слуги, которые должны были сопровождать Курта, злорадствовали, как всегда зубоскалит тот, кто уже рассчитывал набить живот на кирмес [10] Праздник урожая в Германии. , а тут вдруг пришлось раскапывать осыпавшийся колодец. Они перебросили Курта через седло и не скупились на тычки и удары, путь лежал аж через Херцогенбухзее, им там предстояло кое-кого навестить, и они надеялись перекусить под тем предлогом, что им нужно заботиться о раненом. Когда они добрались до места, уже наступил полдень, а Курт все был без сознания.

Девушки уже в те времена отчаянно скучали. Разумеется, все умели вязать да вышивать, а по некоторым свидетельствам даже прясть, следили за коровами и курами, помогали на кухне и в погребе, в общем, занимались всем тем, что сегодня вышло из моды; с одной стороны, в старину всегда было чем заняться, а с другой, все изнывали от безделья, ждали новых впечатлений, особенно же, когда отца не было дома. Девушки — вообще существа удивительные, вечно-то им чего-то не хватает, а стоит спросить, чего именно, так и не знают, что ответить. Случилось так, что они выглянули из своей башни именно в тот момент, когда слуги везли Курта. Им показалось, что везут отца, они вскрикнули, выбежали навстречу, а впереди прочих — самая младшая по имени Агнес, пугливая, словно лань, но здоровая и красивая, кровь с молоком. Она прильнула, как она думала, к голове отца, и только обвив ее руками, поняла, что голова не седая, а принадлежит молодому человеку. Она ужаснулась, но поскольку глаза у юноши были закрыты и он не видел, что произошло, она не выпустила его голову из рук, а проводила слуг в замок, постелила раненому мягкую постель и сделала все, что нужно, для ухода за пострадавшим.

Для трех сестер в их одинокой жизни это было настоящее событие, а то, что юноша, который пока так и не пришел в сознание и оставался на их попечении, привлек и очаровал их, поймет каждая девушка, пусть даже и не захочет подтвердить. Курт за последние месяцы превратился в статного красавца, в облике его сквозила необузданность и гордыня, что так идет молодым людям и, как магнит, притягивает девушек, хотя потом и выветривается или переходит в спокойную уверенность, каковая и является залогом красоты. Эти суровые черты свидетельствуют о характере, что столь дурен для мужчины, ибо говорит, что жизнь его не закалила, а изуродовала. Однако, когда за потерявшим сознание юношей ухаживают три живые и порывистые девушки, то, если он только не очень плох, вскоре к нему вновь должна во всей полноте вернуться жизнь. Так случилось и с Куртом, и радостно было наблюдать, как девушки, когда он пошевелился и открыл глаза, встрепенулись, будто пугливые лани при виде охотника, и робко подслушивали и подглядывали, чем он занят и как он выглядит, — так олени боязливо выходят на опушку, когда собаки скрываются из виду. И как часто бывает в таких случаях, даже с самыми опасливыми оленями, вскоре потеряли они всякий страх, стеснение прошло, особенно у старших двух дочерей, и лишь младшая все еще побаивалась, краснела и все опускала и вновь поднимала на юношу глаза. Именно это, видимо, и пленило Курта; потому как, пусть вокруг него и были все три девушки, он словно бы видел только Агнес и никого более, как бы старшие дочери ни старались привлечь его внимание.

Короче говоря, все это уже в те времена происходило примерно так же, как происходит и сегодня, и когда старый хозяин наконец добрался до дома, отведав как следует аббатского вина, любовное томление уже достигло своего апогея. Старик, однако, и вовсе бы ничего не заметил, если бы Бригитте, старшая дочь, не обратила на происходящее его внимания. Она бы с удовольствием заполучила Курта себе; тем более, что, по ее мнению, настало время. На нее он не смотрел, а на Агнес все глаза проглядел, она и оскорбилась, да еще и встревожилась за честь дома, и считала, что отцу следовало б гнать этого злодея за порог.

Удивительно, как все-таки по-разному видят люди одно и то же явление, когда оно касается их, а не кого-то другого. Бригитте просчиталась. Старику фон Оенцу никто был не указ, да и не поглупел он с возрастом настолько, чтобы полагать, будто можно запретить молодым людям любить, или же погасить это чувство, как задувают свечу. К тому же он помнил свой возраст и не мог не радоваться, если хотя бы одна из дочерей нашла себе защитника в эти жестокие времена. Курт был ему по душе, пусть и беден, зато смел и в состоянии защитить в случае чего и жену, и добро; кроме того, за сильным мужем куда спокойнее, чем за богатым, но слабаком. Когда Бригитте сообщила отцу о своем открытии, да еще с таким лицом, будто раскрыла самому королю обстоятельства грязного заговора, он лишь ухмыльнулся и преспокойно остался сидеть на своем месте, потягивая вино из кубка со все более благостной миной, в то время как волнение Бригитте росло, по мере того как она расписывала преступление молодых людей во все более мрачных красках.

Спокойствие отца вывело Бригитте из себя. «А теперь, отец, — сказала она, — слуги должны отделать его кнутом или выбросить в колодец». «Это отчего же? — удивился господин фон Оенц. — Дела не так уж и плохи; лучше всего сохранять спокойствие». Но Бригитте продолжала ему выговаривать и осыпать упреками, а конец был всегда один: если бы только покойная мать узнала, как мало отец заботится о своих детях, она бы восстала из могилы; отец же выслушивал все эти речи совершенно хладнокровно, а потом пресек разглагольствования, сказав лишь, что ей пора угомониться, что кончится все хорошо; этого она вынести уже не могла, выбежала вон, взъерошила волосы и поклялась оставить свет, который стал столь дурен, что отцы преспокойно наблюдают, как дети опускаются на самое дно, а совесть их не пробудить от равнодушия даже упоминанием почившей матери.

Курт после двухлетнего отсутствия оказался в двух часах езды от родного замка, а ни славы, ни добычи у него не было; шлем его был расколот, старый конь пропал, домой ему пришлось бы заявиться с непокрытой головой и на своих двоих, он уже представлял, как старый Юрг качает головой, а мать бранится; все это ему было не по нраву, а как исправить положение, он не знал; несмотря на влюбленность, он был совершенно растерян; о женитьбе он и не помышлял, ума не хватало. Старый хозяин вскоре догадался об этом и сообщил Курту, что тот не его пленник, а свободный человек, может идти, куда ему вздумается, а то и домой, проведать старую Гримхильду, Курт не ушел, но и с Агнес дело не двигалось. Как-то вечером сидели они на галерее, пили доброе вино из владений маркграфа, смотрели на Биппербург далеко внизу, где Бехбург стоит на страже Клюса, много пили, а говорили мало. Курту было не по себе — чем дольше он оставался в замке, тем меньше понимал, что же ему делать.