Иеремия Готтхельф - Всяческие истории, или черт знает что

Господин фон Оенц радовался, как ребенок: каждому, у кого было, во что трубить, он приказал трубить изо всех сил; науськал собак, чтобы они бегали вокруг повозок и лаяли на все лады; и добился того, на что рассчитывал. Госпожа Гримхильда перепугалась и уж подумала, что снова в ее владения пожаловала охота; она призвала своего стражника, хмурого Юрга, который, однако же, принялся задумчиво качать головой; двух собак, одна из которых уж ослепла, а вторая растеряла все зубы; пажа она так и не дозвалась — тот ушел на поиски чего-нибудь съестного, потому что в замке было хоть шаром покати. И поскольку вооруженной и отважной охраны у нее не было, она сама встала в воротах, обрушила на приближающуюся процессию целый град проклятий, но никакого эффекта это не произвело, и повозки приближались к замку самым наглым образом. Тут Юрг вскинул для приветствия на плечо старый арбалет, но вот натянуть тетиву было нечем, а голыми руками он этого сделать уже не мог. Но гнева Гримхильды это не убавило, храбро стояла она на своем посту, но наконец все-таки разглядела, что не охота это, а нечто другое. А поскольку женщины этого склада всегда предполагают самое худшее, ей вдруг втемяшилось в голову, будто над ней вздумали насмехаться и решили заехать к ней перекусить да посмеяться над ее горестями; о Курте она не подумала. У Гримхильды проснулись воспоминания о прежних временах; и хотя она все еще стояла в воротах, она приказала Юргу запирать их; она решила проучить насмешников, подпустить их к воротам, но позабыла, что одна створка давно сошла с петель и была употреблена по хозяйству. Так она и стояла в гневе и ждала, что будет дальше; глухо лаяли у нее за спиной собаки, а старый Юрг вцепился в ржавый арбалет. Когда она узнала фон Оенца, гнев охватил ее с новой силой; помнила она, как он издевался над ее слабостью, но никак не могла взять в толк, чего ему здесь надо со всеми этими конями в попонах, а за ними еще повозки; Курта она не видела, взор ее был прикован к заклятому врагу.

Тот же повел странную речь, зубы Гримхильды все больше и больше оголялись, подобно тому, как древние утесы показывают свои угрожающие выступы мореходам только тогда, когда столкновение уже неизбежно. Тут Юрг испустил крик и заковылял к крупному всаднику, что держался позади господина фон Оенца рядом с видной девушкой, а позади Юрга ковыляли две собаки, облезлые их хвосты ходили из стороны в сторону от радости. Глубоко, на старинный манер, склонился Юрг перед всадником, и изо всех сил старались собаки дотянуться до хозяина, но никак не могли достать до седла. Поспешила к нему и хозяйка замка, взглянула в глаза, да только не поприветствовала, а тут же спросила, что бы все это значило, не стал ли сын фокусником, а то и шутом. Курт отвечал, что привел домой жену, а с ней и новую жизнь в старую крепость, как она и наказывала, когда он уезжал, и поприветствовал мать. Тогда лучше бы ему, ответила Гримхильда, вернуться одному, а не под предводительством этакого дурня, но все же отошла в сторону, и процессия въехала на двор. Двор этот еле вместил всех гостей, да к тому же зарос травой, так как повырвать ее было некому, да и скота не было, который мог бы ее пощипать, и вообще в замке царило запустение, примерно как на кухне, где не готовят. Они и понятия не имели, что прекрасная дама была дочерью господина фон Оенца, и думали, что он лишь сопровождал молодых. Юрг размечтался о принцессе из восточных стран и конях, груженых золотом и драгоценными камнями, Гримхильда же напустила на себя прежний царственный вид и повела гостей в пустовавшие покои, где кружили в воздухе перья самых разнообразных птиц, которыми, собственно, в замке и питались; собаки радостно носились за перьями и поднимали целые клубы их в воздух. Сюда же слуги вскоре внесли угощение и напитки, здесь же обнаружилась и недостающая створка ворот — ее приспособили вместо стола, водрузив на грубо обтесанные чурки. Агнес и представить не могла, как обстоят дела, и не скрывала своего отчаяния, пожилая же хозяйка сохраняла достоинство, отчасти из уважения к незнакомой невестке, отчасти в попытке внушить уважение ей самой, и равнодушно наблюдала за суетой чужих слуг, будто было это делом будничным и разумелось само собой.

Когда все приготовления были завершены и старая хозяйка в ответ на вопрос, из какой страны родом невестка, услышала, что приютила в своем доме всего-навсего дочь оруженосца фон Оенца, рожденную всего лишь в двух часах езды отсюда, уважение и выдержка тут же улетучились, она скривилась так, как еще не видывали, и лицо ее становилось тем ужаснее, чем больше старый господин над ней смеялся. Наконец, как буря прорывается сквозь черные и тугие тучи, так прорвалась она и через гримасу на лице старухи. Она метала громы и молнии и все остальное и на всех подряд: сначала на Курта, за то, что ему потребовалось целых два года, чтобы найти девушку самого простого происхождения, да еще и за пару часов езды от дома, на старика, который украл у нее не одного кабана, а теперь еще и сманил и соблазнил сына, затем и на несчастную Агнес, которой лучше бы убираться туда, откуда пришла, да чем скорее, тем лучше. Но что толку старухе от брани и ругани, если нет рук, которые бы поддержали ее слова?

Когда у Юрга по жилам вновь потекло вино, взыграла в нем прежняя сила, он снова твердо стоял на ногах, члены налились, громко радовался он, что молодой господин вернулся, потому как без него жизнь тут была совсем тоскливая. Постепенно утихомирилась даже старая госпожа, не в последнюю очередь из любопытства — очень уж ей хотелось разузнать о похождениях сына да понять, действительно ли он добрался только до Оенца. Сама того не заметив, она втянулась в разговор, а когда узнала все подробности, как фон Оенц спас ее сына, да еще и незнакомое вино разгорячило ее кровь, роскошные яства раздразнили аппетит, так и вовсе смягчилась, все больше втягивала клыки и вставляла время от времени благодушные замечания, например, о том, что даже и не знает, что делать с невесткой, ведь ни накормить, ни одеть ей ее нечем, а в замке едва ли найдется сухая комната для нее самой, не говоря уж о еще двух жильцах.

С затаенным ужасом рассматривала Агнес ту нищету, о которой и не догадывалась, и ворчание старой хозяйки никоим образом положения не спасало, хотя в те времена еще и не огрызались так, как это принято сегодня, а из-за крепкого словца еще не принято было падать в обморок. И только старик фон Оенц получал от всего происходящего удовольствие тем большее, чем явственнее проступала бедность, и тем больше у него было причин посмеяться и возможностей продемонстрировать свою щедрость, оказать вспомоществование и сделать подношение. Всего, что он привез, — инструментов, запасов и нарядов — хватило лишь, чтобы слегка приукрасить старую пещеру, но многого тут еще не хватало, этого от старика не укрылось, да и рабочие бы не помешали, на тот случай, если в этих стенах снова будут ползать на четвереньках. Курт не особо-то заботился о чужих настроениях, во-первых, не в его это было привычках, а во-вторых, ему и самому было чем заняться. Как же ему идти на охоту с двумя старыми псинами? Конечно, в праздничном караване были собаки, но не для него, об этом никто и не подумал, а вот как завести об этом речь, — это и составляло предмет его размышлений. Две старые собаки сидели подле хозяина, кивали и виляли хвостами в знак приветствия, а потом глубоко опустили головы между лапами, прикрыли глаза, сделав вид, будто размышляют над важными предстоящими открытиями, а отдохнув немного, вновь принимались лизать хозяину руки. Старый фон Оенц с удовольствием наблюдал за этим спектаклем, нахваливал собак, какими они были прежде, ликовал, однако, от мысли, что с ними за охота, если одна делает один шаг в четверть часа, а вторая раз в четверть часа подает голос. И все же он попробует с ними поохотиться, сказал наконец Курт, других-то все равно нет. Господину фон Оенцу и в голову прийти не могло, что есть на свете замок с собаками хуже здешних, и уж этот-то недостаток запал ему в сердце глубже, чем все остальные; он ему был понятнее прочих, и он сразу же дал обещание поправить дело. Когда день стал клониться к закату, старый господин начал прощаться, пообещал не забывать и вскоре позаботиться обо всем необходимом, чтобы в Коппигене снова можно было жить-поживать как полагается. У дочери же на сердце было тяжело, когда отец отправился восвояси, а она осталась одна-одинешенька в обветшавшем замке. Впрочем, к сентиментальным настроениям она была несклонна, а привыкла браться за дело, хоть и была дочерью оруженосца; а уж дела было столько, что робость и смущение у нее скоро прошли.