Иеремия Готтхельф - Всяческие истории, или черт знает что

Мать его наконец умерла. Агнес заправляла в доме одна, взяла бразды правления с пониманием и крепкой хваткой, но уберечься от вновь приближающейся бедности не умела, все, что принесла она с собой, постепенно было растрачено, Курт разбрасывался добром направо и налево, а целая орава детишек лишь помогала справиться с запасами. Землю с каждым годом возделывали все хуже, Курт в ходе своих делишек растерял лучших людей, да и лучшее время упустил. Чем меньше обретался он дома, тем чаще он разъезжал, и чем чаще он отсутствовал, тем больше его презирали и сторонились, и в почтенный благородный дом путь ему был теперь заказан. Главы знатных близлежащих домов Кибург и Бухэгг ввязались в большую игру, много было у них дел и в итальянских провинциях, все более дикие вещи творились в их имениях, и тем больше добра утекало в руки сброда самого разного пошиба. Курт, конечно, уже не был прежним проходимцем с дубиной, что в одиночку подкарауливал прохожих за деревьями и заборами, — он превратился в благородных кровей разбойника и обделывал свои дела на коне с копьем и мечом, а не в обществе подлых воришек. Был у него подельник из Флюменталя да еще один из Ландсхута, а третий из Инквиля, — прожженные, отчаянные ребята, что промышляли тем же, чем и он, так же, как и он, не имели в своем дому ничего желанного, сторонились жен и детей и не хотели вставать на пути у домовых мышей. Для занятий их годилась любая местность, болота и леса, ручьи и реки, дороги и деревни; здесь было чем поживиться, а пускаться в погоню за ворами было нелегко, тем более — отыскать их в недоступных укрытиях; но чем больше они воровали, тем беднее становились их собственные жилища, потому как на любом воровстве лежит проклятие. Как за лошадьми следуют насекомые, что сосут их кровь, и как лошади не способны от них ускакать, сколь быстро они бы ни бежали, ведь в каждом лесу к прежним слепням да оводам прибиваются новые полчища, так же было и с нашими рыцарями. Промышляли они для самих себя, но и на них находились более искушенные умельцы, которые, словно собака, что довольствуется обглоданной хозяином костью, вернувшись с посылок и разного рода поручений, к которым были приставлены, не желали ничего, кроме самого лучшего, а потому присваивали самую ценную часть добычи, причем, решалось все полюбовно. Вокруг благородных разбойников стаями вились шлюхи, которым и перепадали самые лакомые куски; те, в свою очередь, занимались продажей награбленного, мошенничеством, приносившим им некоторый дополнительный доход; то, что оставалось у наших господ, они все равно в итоге тратили на кутежи и попойки, без которых, конечно, не обходится ни одна воровская шайка.

Там, где сейчас Ландсхут в кантоне Берн, тогда замка еще не было; старый замок Ландсхут, позже разрушенный жителями Берна и Золотурна, стоял на левом берегу Эмме, в крутом склоне Альтисберга, и сегодня еще можно узнать место, где он высился. Странная то была скала, в поросшем буком болоте, своего рода сторожевая башня посреди огромной долины, каковые в западной Швейцарии встречаются редко. Скала была необжитая, сквозь камни проросло несколько елей, землю покрывали кусты ежевики. Но за этим холмом, примерно там, где сейчас лесопилка, стояла приземистая, но просторная хижина, серую крышу которой можно было разглядеть только вблизи; там, в перекрестье ручьев, в трясине и ольшанике никто и не стал бы искать человеческого жилья. А если кто, сбившись с пути, и набредал на нее, то лишь по воле особого случая: одна тропа начиналась прямо от Эмме, другую же следовало искать по ручью, до которого долго пришлось бы добираться верхом, да и вряд ли бы кто что-либо заподозрил, пока небо было залито дневным светом. Пожалуй, в глаза бросался размер хижины, но путник мог подумать, что этот сухой клочок земли посреди богатых рыбой вод выбрали для сооружения общего укрытия рыбаки, и если бы он постучал в дверь, то лишь укрепился бы в своем предположении. Стучать бы ему пришлось долго, прежде чем получить ответ, наконец через узкую щель выглянула бы развеселая и полуголая бабенка или старуха с глубоко запавшими глазами на злобном лице и напустилась бы на него так, будто он разбойник, и спровадила бы туда, откуда пришел, сделав вид, что никакого иного пути к хижине нет. Хорошо еще, если он послушается указаний, и уж тем более, если цел и невредим снова выйдет на дорогу, не всем улыбнулась такая удача. Если же пришелец был хоть немного подозрителен или же внешний вид его сулил богатую добычу, то можно было быть уверенным, что на обратном пути он вдруг получит смертельный удар, а то и вовсе окажется внезапно в бурном ручье, и жизнь оставит его. Потому как жили в этой хижине не только девка со старухой, но и по меньшей мере один мужчина. Мужчину этого можно было бы назвать рослым, если бы не хромота; волосы у него когда-то были черными и густыми, теперь же свисали жалкими поседевшими клоками, лицо было смуглым, от природы ли, то ли оттого, что никогда не было мыто, — этого никто не знал. Лицо странным образом выступало из-под высокого лба, потому как не только нос был крив, но и сам овал лица изгибался, подбородок был словно скошен назад, а под носом в оскале кривился рот, и хотя говорил он много, казалось, удается ему это с трудом, и было видно, что рот этот создан скорее для того, чтобы разрывать на куски добычу, чем для речей. Таков был хозяин хижины — судя по всему, рыбак, а на самом деле — торговец краденым, а хижина была ни чем иным, как местом сходок благородных разбойников; странная же скала служила для обзора.

Другого такого разбойничьего пристанища не сыскать было по всей стране, приблизиться к хижине незамеченным было невозможно, даже если никто особенно и не следил, а покинуть ее можно было сотней разных способов, правда, требовалось знать близлежащие реки, болота и леса. Здесь можно было и отсидеться в ожидании известий обо всем, что происходило от Берна до Золотурна и от Золотурна до Бургдорфа; а сбежать можно было даже в Гой или вверх по Ааре; легко было затеряться в этих местах, да так, что преследователи, даже если шли по пятам, и следов бы не нашли; а если не было подмоги, то можно было просто пустить коня и спастись такими тропами, по которым ни один конный не проехал бы, а конь, тем временем, еще быстрее, чем с седоком, нашел бы надежное убежище. Но место это было хорошо известно разного рода пройдохам и благородным господам. Хозяин хижины был преданным слугой последним, но и с проходимцами всякими водил дружбу, как говорится, рыбак рыбака. Странное дело: люди вроде как и одного пошиба, да только разных сословий изо всех сил стараются облапошить да сожрать один другого, хитростью ли или силой; каждый вроде бы держится своих, но так, как слабый и подлый держится богатого и могущественного, а при случае не упустит возможности переломать ему ноги или воспользоваться ради интереса собственного или своих собратьев, как если бы клещ раздулся от крови какого-нибудь здоровяка и сам возомнил себя здоровяком. И оказался бы в щекотливом положении. Признают его существа высшего толка за своего, тогда станет он их самым верным поборником, а поскольку знает он повадки низшего класса, еще яростнее будет выступать против них, пуще прежнего заботиться о том, чтобы они не пили его собственную кровь и уж тем более не возвысились, как он; а коли его оттолкнут, не признают, тогда уж ополчится он против высших, объединит с подлой своей хитростию новую силу да еще привлечет под свои знамена других, станет связующим их звеном, бечевой, что связывает самые ядовитые стрелы. Там, где человек становится подобен Христу, он и изменяется, но в ту пору в этой хижине о христианстве и не слыхивали. Устроена она была так, как это обычно заведено, как подобные места обычно и описывают: внутри она была просторнее, чем казалась снаружи, скрывала потайные покои и выходы, и столь же мало, как хозяева догадываются о проделках челяди, знали благородные посетители обо всех тайнах, что скрывала хижина; немногим больше знали и дружки хозяина, а все мог знать разве что он один.