Иеремия Готтхельф - Всяческие истории, или черт знает что

Старый хозяин словно бы заметил это смущение и вдруг спросил Курта, что же он собирается предпринять, не может же он и дальше валяться на медвежьей шкуре да бездельничать. Курт не знал, что ответить, и даже, наверное, покраснел бы, не будь его кожа столь грубой. Ему думается, продолжил старик, юноше следовало бы отправиться домой и посмотреть, как дела у матери, давно он уже ничего о ней не слыхал, может ведь быть, что и померла. Курт начал было оправдываться, что ему этого не хотелось бы, стыдно ему возвращаться домой вот так, с пустыми руками, словно медведь, с которого содрали шкуру. Старик вроде бы и согласился, но когда Курт в ответ закивал головой, спросил его, было бы ему возвращение домой так же неприятно, если бы он въехал в ворота с молодой женой, да еще и богатым приданым. Курт вытаращил глаза, испуганно взглянул на старика, будто тот подтрунивал над ним, но увидев его серьезное лицо, просветлел и подумал про себя, что так он мог бы вернуться домой с честью, подумал, что, в конце концов, как взял, так и потерял, и ответил, что согласен, если старик отдаст ему в жены Агнес, — это спасет его положение и все встанет на свои места. Старый хозяин сказал, что лучше бы удержал девушек дома, но зятья — необходимое зло; без них от дочерей все равно никакого толку, а если уж обзавестись одним, то и второй найдется, даже сам собой. Дело лишь за тем, пожелает ли выйти за него девушка, принуждать ее отцу не хотелось; да вот только пуглива она, словно дикая утка, уговорить старшую было бы куда проще.

Если уж дело только за этим, то и хорошо, тем более с Агнес; не так уж она и пуглива, как о ней думали, по крайней мере, не с ним, особенно когда они были наедине, и он думал, что с ней поладить будет куда проще, чем с Бригитте, которую он как следует еще и не рассмотрел, ответил Курт. Решение верное, сказал старик, и надо бы Курту отправиться за девушкой, чтобы та сама сказала, что думает. И тут-то Курту показалось, что он ошибся. Девушка сторонилась его, словно лань охотника, искал он ее долго, да только так и не нашел, а когда заметил, ее и след простыл, нагнать ее он не сумел и снова потерял из виду. Когда он наконец возвратился к старому хозяину, тяжело дыша и обливаясь потом, она стояла рядом с отцом, словно привязанная. Юная чертовка хорошо сыграла свою роль, хотя и не учила ее, а, может, и подслушала их разговор, а потом сбежала, но все время бегать проку нет. А потом прошмыгнула мимо отца и дала себя изловить. Конечно же, отец подозвал дочь, а та не могла ослушаться, когда он взял ее за руку, не могла вырваться, да попросту ничего не могла сделать. Так и нашел ее Курт при отце, да вот только не заметил, какой лукавый взгляд она на него бросила и как усмехнулась про себя, когда увидела его, взмыленного и с трудом переводящего дух. Он же едва не стушевался и подумал было, что девушка вздумала над ним издеваться, а не идти за него, ведь и юбок у девушек хотя бы по две — одна для дома, другая на выход; так и сердца у них два — одно для полюбовника, а другое для мужа, мужа они в любовники не хотят, а любовника не возьмут в мужья. Странные создания эти девушки! Курт стоял в совершенной растерянности и не мог подобрать слов, тут вмешался отец и спросил Агнес, хочет ли она выйти за Курта или нет. Это на усмотрение отца, ответила она, вырвалась и исчезла. Мужчины переглянулись, а потом старик рассмеялся и сказал: «Так тому и быть. Если уж решение за мной, то дело решенное, но девчонка ветреная, берегись, лучше всего отправиться в путь как можно скорей». Так и сделали. Тогда все происходило быстро и очень просто, свадебные церемонии еще не вошли в обиход, разве что у государственных мужей, которым надо было произвести впечатление, да у крепостных, которым хозяева не давали разрешения жениться. Запасов для приданого было достаточно, старик в нетерпении пригнал с хутора нескольких коров и коней, и как ни пугала домашних Бригитте гневом покойной матери, а не прошло и нескольких дней, как священник обвенчал молодых в Херцогенбухзее. Никаких особых высочайших соизволений в те времена на это не требовалось.

На следующий же день в Коппиген должна была отправиться процессия молодых; Курту, который в таких вещах не был искушен, она показалась совершенно великолепной, он грезил въехать к Коппиген настоящим князем, с женой, коровами и лошадьми, и с кучей всякой утвари. Какие у всех будут глаза, как они все будут лебезить перед ним! Мысли эти не давали ему покоя. Но когда назначенный день настал, он вдруг задумался, как же выглядит теперь Коппиген и что на это скажут жена и ее отец; от этих размышлений ему сделалось дурно. Поначалу он решил отправиться вперед и навести порядок, устроить уборку, но кто мог бы этим заняться? Да и ехать домой в одиночку ему не хотелось. Он представлял, как старый слуга, тряся головой, встретит его у ворот, как ему придется обнять мать и есть ее стряпню, а из каждой двери будут выходить старики и молодежь и дивиться на него: он впереди на прекрасном коне, голова не покрыта, а за ним дорогой обоз да свита. Он не собирался отказываться от своей мечты, но не хотел также, чтобы новые родственники и слуги видели безграничную бедность его владений, смеялись над ним; самая мысль об этом внушала ему ужас. Он не стал богаче, чем был, не мечтал о благах, которые были скорее ближе к Луне, чем к его руке, но и показывать отчаянную нищету ему не хотелось; пока он оставался дома, он и сам не знал, насколько беден, и лишь теперь, увидев, как обстоят дела в других домах, осознал, сколь многого он лишен. Чем дальше, тем отчетливее он понимал, что главное теперь не то, какие большие глаза будут у Юрга и матери, а то, какие лица будут у тех, кого он приведет с собой. Это смущение не укрылось от господина фон Оенца, тем более, что причина была ему хорошо известна. Не одного оленя приходилось ему загонять в Коппигене и смеяться над проклятиями, что посылала ему госпожа Гримхильда, и во время этих веселых выездов видел он, какая бедность царила в имении, и частенько, стоило им устроиться на сытный привал под деревом неподалеку, слышал он от кого-нибудь из тех тощих юношей, что собирали хлебные крошки, что живут в замке впроголодь. Виду он, впрочем, не подал, а позаботился обо всем, как на первый день, так и на последующие. Выехали они рано поутру, процессия была богатой, да так торопились, что потратили на дорогу никак не больше четырех часов, хотя сегодня путь этот можно проделать и за час.

Когда процессия поднялась на холм напротив замка, он показался Курту столь серым и маленьким, хотя и был залит золотым утренним светом, что он подумал уже было сказать, будто замок не их, а тот, что он покинул, разрушили и выстроили на его месте вот этот. С тех пор, как ушел он из дому, ему довелось повидать другие замки, и были они настолько внушительнее, что размер собственного его смутил.