Иеремия Готтхельф - Всяческие истории, или черт знает что

Вскоре после этого другой парнишка собрался украсть бочонок с вином у возницы, пока тот спал на телеге. Накануне он ничего не принес домой и ему сильно влетело, потому он совсем потерял страх. Но не удалось: попал под колесо и принял ужасную смерть. Когда принесли тело, родители повели себя так же: чуть ли не отреклись от сына и только извергали проклятия да бранились, пока тот не оказался в земле.

С тех пор люди часто видели, как над горой кружат вороны, и очень удивлялись, но все-таки не обращали особого внимания. Многие сочувствовали ребятишкам и с удовольствием взяли бы к себе одного или другого и воспитали должным образом, по Божьим заповедям. Но дети были слишком уж дикими и приручить себя не давали. Касаться себя не позволяли, нигде не задерживались, не ели, если кто-то на них смотрел, и ни в один дом не смогли бы принести радость. Еще меньше хотели они работать, никто никогда не видел у них в руках хоть какой-нибудь деревяшки, топор разве что.

В один год зима выдалась особенно суровой и все никак не отступала; в горах навалило много снега. Уже тогда некоторые пастухи в хорошее лето собирали сено и запасали его на горе, чтобы голодной весной их бедным коровам было что пожевать. А заодно припрятывали на пастбище или в амбаре какие-нибудь ценные вещицы. Но и подлые, безбожные люди тогда тоже водились — не давали коровам подкрепить силы, воровали сено, да и котел для варки сыра в придачу. Отсюда столько историй о ворожбе и заклинаниях, которым якобы были обучены старые пастухи.

Старик-отец знал одну такую хижину с сеном и прочими припасами и давно уже хотел послать детей обчистить ее, но то снег был слишком глубоким, то холода слишком жестокими. Нетерпение все росло, еды оставалось не так уж много, и вот однажды в марте после полудня отправил он туда всех детей на двух санях. Они увещевали, что не стоит, что погода еще не установилась, что к вечеру может подняться фён, а над ледниками уже гремят лавины. Но он ругался так, что вся хибара ходила ходуном, упрекал их в лени и трусости и угрожал черт знает чем. Угрюмые дети отправились в путь и даже не болтали в дороге, трудной и мрачной. Среди них были и сильные ребята — только дикость и страх перед другими снова и снова гнали их к родному дому, к родному гнезду. А ведь могли бы выбиться в люди.

Когда дети уехали, родители вновь улеглись в мох, а когда стемнело, хотели было развести огонь, чтобы согреться и приготовить еду, но пламя никак не разгоралось, очаг только чадил, и дым стелился по хижине. Все чаще и все неистовее обрушивались на дом порывы ветра. Шум был такой, словно мимо бешеным галопом мчались сотни тысяч гусар и со всех гор в долину неслись лавины; словно высоко в небе шла вселенская битва, такой был грохот и треск, усиленный в тысячу раз тысячекратным эхом. Хибара дрожала от этой бури, как осиновый листок, но ветра будто с презрением обходили ее стороной, ручьи с презрением текли мимо; внутри во мху лежали родители, с полным безразличием к опасности; они слышали рев урагана и шум лавин, но понимали, что им ничего не угрожает; о своих детях они тоже не беспокоились — тем не раз приходилось возвращаться домой в непогоду, к тому же на горе была хижина, где они могли укрыться; и, забыв страх, старики преспокойно уснули посреди бури, так и не дождавшись детей.

Когда они проснулись, детей по-прежнему не было; но кто так дико бился в окна, кто носился во мраке снаружи, так хрипло каркал — Карр! Карр! — откуда поднялся весь этот шум, заставивший наконец лентяев подняться? Это были не их дети — тех больше никто не видел; то были двенадцать воронов, что с диким гвалтом набрасывались на хижину и каркали на стариков. Шум разозлил их — но черные птицы ни отогнать, ни поймать себя не давали; вороны шумели все неистовее, кружили все ближе к головам бранящихся стариков, а те без толку пытались поймать или сбить их. Тогда они снова заперлись в хижине; солнце встало, но дети не возвращались, а все двенадцать воронов, рассевшись за окнами, били крылами и кричали. Жутко стало родителям, когда пересчитали они воронов и вышло двенадцать, а ни один ребенок так и не вернулся домой; они снова отперли хижину, чтобы посмотреть, не идут ли дети; потом поднялись повыше, чтобы оглядеться. Но дети не шли, а вороны оставались при них, с диким карканьем следовали по пятам; куда бы ни пошли старики, вороны вились вокруг. Карканье звучало все ужаснее, все дальше в глушь загоняло стариков, и все ниже кружили черные, дикие птицы. Закружилось и в головах у родителей. В глазах у них потемнело, и страшные стоны вырвались из груди и долетели до самой долины, достигли слуха людей. И люди, взглянув наверх, увидали на головокружительной высоте карабкающихся в гору, будто лишившихся рассудка, преследуемых темной стаей птиц мужчину и женщину. Люди смотрели, как они бежали к самой высокой скале, как подбирались к выступам, словно не в себе, как сорвались в бездонную пропасть — а с ними и темные птицы, сбившись в черный клубок. Больше их никогда не видели. Но когда лавины вот-вот обрушатся с гор, когда смерть расправляет свои черные крылья, а жертвы беззаботно идут ей навстречу, с высоты громко раздается “Карр! Карр!”. И когда родители сбиваются с праведного пути и тянут за собой детей, появляются черные птицы, и вороний грай раздается над головами.

Толпа молча стояла внизу в долине и с трепетом наблюдала за ужасным концом. И вскоре по долине разошлась легенда о воронах, что забрали своих родителей; и с тех пор всех, кто лишает своих детей заботы и опеки, заставляет воровать или попрошайничать или спускает им это с рук, кто плохо с ними обращается и сам живет лучше благодаря тому, что дети берут грех на душу, и тем самым служит дьяволу, — всех их стали называть вороновыми родителями. Пошла молва, что подобно тому, как родители тащили детей на дно, так и дети в наказание увлекли их в пропасть; в конце концов, родителям пришлось испить ту чашу, которую они поднесли своим детям. И если какой-нибудь папаша или мамаша у нас в Оберланде думает только о себе, запустил детей, словом или делом подталкивает их к дурным поступкам, ему указывают на гору и говорят: “Гляди, вон там наверху вороны и настигли стариков!” Тут уж любого до костей пробирает».

В комнате заседательши все стихло, прялки замерли, всех сковал страх. Учитель замолчал, и никто долго не хотел первым нарушать тишину. Наконец, женщина сказала: «Господин учитель, есть ли правда в ваших словах, сами-то вы верите в такие вещи?»

«Правда это или нет, я вам сказать не могу, — ответил учитель. — Но эту историю и по сей день рассказывают у нас в долине, и все дети ее знают. И да, возможно, я верю — то есть, верю в то, что эта история пошла в народ по воле Божьей, чтобы наглядно изобразить преступление жестоких родителей».