Иеремия Готтхельф - Всяческие истории, или черт знает что

«Ну и нагнали вы на нас страху, господин учитель! Будто мы от этого охотнее поверим. Может, скажете еще, что вороны прилетели опять, когда какая-нибудь бедная девочка шла навстречу смерти, и принялись кричать “Карр! Карр!”? Ну уж нет, никогда не поверю, что все это было на самом деле! Вам, однако, стоит рассказывать эту историю в каждом доме, чтобы люди задумались, что творят».

«Добрая вы женщина, — сказал учитель, — вот что я вам на это отвечу: ведь не только Моисей и пророки, но и сам Спаситель говорил: “Кто соблазнит одного из малых сих, верующих в Меня, тому лучше было бы, если бы повесили ему мельничный жернов на шею и потопили его во глубине морской” [20] Мф 18:6. . Коли не верите Ему, то как можете поверить мне? И хоть от этой истории вас бросало то в холод, то в жар, и вы всплескивали руками, поражаясь жестокости родителей, примерить этот рассказ на себя вы все же не готовы и в жизни не поверите, что сами таковы; только соринку в чужом глазу видите, в своем же не замечаете бревна. О, да мне каждый день приходится наблюдать, как из подлого себялюбия издеваются над детьми, батрацкими или собственными, и я мог бы сотню раз пересказать историю о вороновых родителях, да вот только людям невдомек, что история-то про них; а если бы я напрямую упрекнул кого, наверняка услышал бы в ответ: “Шел бы ты, учитель, в свой класс, там ты дока, там и делай, чего душе угодно; в наших же делах ты ни черта не смыслишь, так что помалкивай! Важно ж, чтоб детишки с коровами обращаться научились, да с лошадьми”. Эх… А что детям следовало бы научиться обращаться к Господу Богу, большинству не только безразлично, но и противно».

«Да, да, — ответила заседательша, — по себе знаю: кто скажет правду, тому туго придется. Но уже поздно, господин учитель, пора прощаться!» — Она открыла дверь комнаты, бросив на ходу мужу: — «Смотри-ка, как время пролетело!» А когда учитель ушел и раздался словно бы звон бокалов, одна из работавших в горнице девушек проговорила: «Нагонят страху, а потом сиди тут в одиночку. Так и дрожишь вся! Если уж учитель рассказывает такие ужасы, остался бы с нами на всю ночь».

«Да что ты такое говоришь, Лизи! — сказала Анне Мария. — У него жена и ребенок! Давай лучше споем какую-нибудь красивую песню, а то и помолимся, чтобы Господь наставил нас на путь истинный. И чтобы снизошла на нас Его благодать».

Да, молитва благодатна, помолимся же, чтобы возрадовался Господь и снизошла благодать на сердце; но… но… все ли способны на это?

Кто же не знает дороги между Аарбергом и Берном, залитой слезами всех честных лошадей, — ужас всех ездоков, проклятое место всех кучеров, мастеровых и горожан, что раз в три года со всеми семью детьми и лошадью отправляются в увеселительную поездку! Кто же не знает, как она идет то вверх, то вниз, с небес в самую преисподнюю и наоборот, так что ноги заплетаются! Но кто не знает также и дороги из Муртена в Берн — это силок самого дьявола, где он тщится изловить души посыльных, а также проезжих с Вистенлаха, кучеров и особенно пьянчуг-возниц. За каждым деревом у него часовые, что записывают в книжку сатаны каждый взмах кнута и каждое проклятие! Кто же не знает, как стремится она вниз, словно хочет дойти до антиподов, а потом снова вверх, да так круто, что суставы трещат, стоит хотя бы бросить взгляд на предстоящий подъем! На одной из этих-то дорог явно нечисто; не скажу, на какой. Никакого вреда в том не будет, если возницы, живодеры да и прочая публика, что полагает, будто ее одноконная колымага — это ковчег Ноев, поостерегутся.

Случилась эта история в самый сочельник. У одного из трактиров на одной из этих дорог раздался громкий, удивительный голос: «Конюх, распрягай!» Сонному конюху, который за день порядочно выпил и красного, и белого, сколько бы ему ни подносили, и который теперь с большим удовольствием прикорнул бы, — сонному конюху показалось, будто слышится ему голос приказчика. Когда он, наконец, ворча подошел к экипажу, не увидел никого, кому мог бы принадлежать голос, — только знакомый экипаж с худыми лошаденками, сквозь которых просвечивала не только полная луна, но можно было разглядеть и звезды темной ночью, а у задних колес суетился знакомый возница. «Дани, — закричал конюх, — ты совсем ополоумел или просто надрался? Ты какого рожна там забыл? Ты же на горе!» Но Дани продолжал крутить колеса и ничего не слышал, пока конюх не взял его за руку и не поднес к его лицу фонарь. Дани уставился на свет, потом на налившееся лицо конюха и, глубоко вздохнув, тихо спросил: «Он все еще там?» «Эй, да о ком ты говоришь? — удивился конюх. — Я-то думал, ты с новым приятелем». «Черта с два! — ответил Дани дрожащим голосом. — Да я поскорей да с Божьей помощью отседа, поскорей вниз, если он еще тут!» «Какой же ты осел! — сказал конюх. — Оставайся-ка лучше на ночь!» «Да я и за сто тысяч талеров никуда бы не поехал! Господь всемогущий, как же спину-то ломит, ладно, пойду отдохну, да только посвети мне! Господь всемогущий, да вон же он стоит!»

Дрожащий Дани поскорее хотел завалиться в трактир; конюх, которому и самому стало не по себе, проводил его прямо в зал, где еще не начали отмечать сочельник. Для трактирщика никаких святых праздников не существовало, разве что танцы по воскресеньям да гуляния в Берне, вторники были для него что воскресенья, Богом его были деньги, а вино, что прокладывало дорогу к Богу, было его Спасителем. Как же долго будут они ниспосылать ему благодать, и кто позаботится о его несчастной душе, когда она покинет тело, о душе, Богом которой были деньги, Спасителем которой было вино? Странный Спаситель! Потому как именно из-за него-то и свернул трактирщик шею. Дьявол посылает своих приспешников, а люди держат их за Спасителя, а в конце-то концов именно дьявол, стоит предать душу в его руки, и сворачивает им шею. В свое время десятки выдавали себя за подлинного Спасителя, а им был один, и был Он от Бога.

В трактире Дани, рослый возница, всегда привлекал к себе взгляды, и не столько видом, сколько поведением; на этот же раз взглядов было еще больше, но скорее из-за его облика. Вошел он, качаясь, лицо все в кровавых ссадинах, и вместо того, чтобы как обычно шататься по зале, схватив кого-нибудь за шею, он, никого на этот раз не взяв в заложники, подсел поближе к огню и вместо выпивки потребовал супа понаваристей. Затем тяжело вздохнул и отер с лица грязь. На себя он был совершенно не похож. Горничная, — а горничные, как известно, народ бойкий, хоть и в сотню раз более приятный, чем приличный, а вот кельнеры все сплошь вынюхивают да задирают носы и уже не раз отваживали у трактирщика гостей, — так вот, горничная спросила: «Дани, что это с тобой, уселся тут, словно мертвец». Тут подошел и конюх и сказал, что-то, мол, тут нечисто, поскольку голос, который он слышал, Дани не принадлежал.