Иеремия Готтхельф - Всяческие истории, или черт знает что

Марайли посмотрела на поскромневшего вдруг Дани с ухмылкой и спросила, как ему спалось, и не обратился ли он, да не являлся ли черт свернуть ему шею. Но времени отвечать у Дани не было, он молился, да так истово, что кофе едва не остыл. Ощущение было такое, что он хотел наверстать молитвы за много лет. Марайли уж не знала, что и думать — смеяться или плакать от умиления. Наконец Дани засобирался, взял даже остатки хлеба для лошадей и говорил с ними так ласково, насколько это было возможно для сорокалетнего возницы, и с такой осторожностью вывел их, словно это были самые настоящие принцессы. Одним словом, был он с ними обходителен, но то и дело посматривал через плечо, не видно ли там когтей. Когда пора было выезжать, он так тихо сказал: «Ну, с Богом!», что кони ничего не поняли, а Марайли уже не смогла сдержаться и расхохоталась, особенно когда конюх решил помочь товарищу еще более нежным «Пошел!». Но Дани и виду не подал, лишь повернул к Марайли задумчивое свое лицо, грустно взглянул на нее и, все еще слегка дрожа, уехал.

Шеи дьявол ему не свернул, да и типичным возницей Дани больше не был, он стал разумным и человечным с людьми и животными и замечал, что ему и самому стало лучше; он снискал уважение, да и зарабатывать стал куда больше.

Когда Марайли все-таки выскочила замуж за миловидного юношу, поставила ему условие, что он никогда не будет навлекать на себя гнев дьявола. Он и не навлекал, даже и мыслей таких у него не было.

А когда кто-то насмехался над исправившимся Дани — теперь, мол, дорога в гору стала безопасной — он строго обрывал шутника и говорил, что смеяться тут не над чем, что он совершенно точно знает, что на нескольких перевалах еще нечисто. Он думает даже, что теперь вместо одного дьявол забирает двух. Прежде чем Дани обратился, немало попало в ад возниц через посредство Бенца; так что дьявол в любом случае остался в выигрыше и вполне доволен.

Так что берегитесь, пройдохи-возницы!

Лет пятьдесят назад в Берне, как раз неподалеку от ратуши, на монетном дворе случился пожар. Огонь разгорелся нешуточный, так что все городские старейшины, на которых и лица не было, в полном недоумении засели внутри и принялись размышлять, как бы потушить этот пожар, что столь неожиданно и самым бесцеремонным образом практически обрушился на их головы. Тут из-за стола вскочил городской писарь и сказал, что уж он-то, «во имя Господа Бога», наведет порядок. Он выбежал на балкон ратуши, под которым разливался гул голосов, скрип насосов, треск пламени и крики пожарных. «Стойте! Подождите! — закричал он что было мочи. — Подождите, постойте! Я прочту вам порядок тушения огня. Ради бога, придерживайтесь порядка!» Но люди не стали ждать, не бросили работы и продолжали тушить и помогать пожарным, как и требовалось. Тут бросился писарь, бледный и подавленный, назад к милостивым своим господам и закричал: «Бегите, высокочтимые старейшины, бегите! Все пропало, ничего уже не спасти! Ни одна паскуда не желает слушаться порядка». Убежали высокочтимые или нет, нам неведомо; но люди, у которых не было времени слушать писаря и его порядок, потушили пожар, ратуша была спасена, так что высокочтимые снова могли там заседать. В любом случае, заново разжигать потушенное пламя, чтобы тушить его согласно распоряжениям господина городского писаря, им и в голову не пришло.

«Разве Бенц не собирался завтракать?» — спросила дородная женщина, протянув через весь стол увесистую кофейную чашку и уверенной рукой наливая в нее благородный напиток. Кто-то еще, вытирая о скатерть ложку, сказал, что Бенц не желает вставать и будто бы хочет узнать, каково это — весь день провести в постели. Да чтоб его, сказал другой, лучше бы ему узнать, каково в четверг на Рождество приходится крестьянам. Коли весь год борешься с голодом, то уж раз в году позволительно делать и иметь все, как у других. «Бенц опять за свое, ох и попадет ему, да только и это не поможет», — невозмутимо ответила дородная женщина.

Тут наконец в дверях появился Бенц и спросил: «Хозяин тут?» «Садись и ешь! — велела женщина. — Он как раз и придет». «Кофе вашего мне не надо, — сказал Бенц, — а вот от хлеба с картошкой не откажусь». «Ешь, что хочешь! — ответила женщина. — И радуйся еще, что хватило». «А ты за меня не беспокойся, — сказал Бенц, — придет нужда, у тебя просить не стану». «Ты бы не зарекался!» — предостерегла женщина.

Едва проглотив последний кусок, Бенц заорал: «Где этого хозяина черти носят, нет у меня времени его ждать! Вот знал бы он, каково это — зарабатывать на пропитание, так что ни минуты свободной». Спорить с Бенцем было ниже достоинства женщины, так что он продолжал разглагольствовать, пока не пришел хозяин. Тут Бенц выдал: «Знаешь что, хозяин, хочу с тобой рассчитаться, чертовски долго ждать себя заставляешь, а у меня сегодня времени нет». «И подождешь, а я пока позавтракаю!» — сказал хозяин. «Ну уж нет, хозяин, я ждать не могу, так что выкладывай денежки, да побыстрее. Или думаешь, что я их дважды отработать должен — один раз работой, а другой ожиданием?» «Так это что же, Бенц, получается, ты на коне? Так я только рад, если ты поскорее провалишь отсюда, да и гриву твою постричь не мешало б». «А мне и так хорошо, — сказал Бенц. — Ты за собой лучше смотри!» Набивая трубку, он внимательно следил, как хозяин по календарю высчитывал ему жалование.

«Семьдесят баценов причитается тебе от тех двадцати пяти крон, что я обещал». «Эй, да ты, никак, мухлюешь, там куда больше оставалось», — запротестовал Бенц. «Подсчитай сам, — сказал хозяин, — да только не забудь, что я еще мог бы припомнить тебе тот отрез на рубаху, которую тебе пошили впрок!» Бенц ответил, что спорить он не желает, взял две монеты по тридцать пять и уходя пробормотал: «А ведь облапошил-таки на пару дублонов… черт побери, да что с него возьмешь!» Ему невдомек было, что трижды восемь — двадцать четыре, а к тому же и позабыл, когда в последний раз видел деньги, не говоря уж о том, чтобы тратить.

Выйдя в сени, он совсем осмелел, встал в дверях кухни и сказал хозяйке: «Прощевайте и не поминайте лихом!» «Бенц, ты же зайдешь к нам встретить новый год, как заведено?» — ответила та. «Послушай, — сказал Бенц, — будто я не знаю, сколько яиц да какую муку ты замешиваешь на крендели, да я лучше пойду да посмотрю, как в других домах пекут». «Вот и ступай! — сказала хозяйка. — Посмотрим еще, каково тебе в другом месте придется». «Вот и узнаем», — сказал Бенц и зашагал в сторону Бургдорфа, шляпа набекрень, голову выставил вперед, словно бык, который прет напролом, а руки болтались вдоль тела плетями.