Иммануил Кант - Иммануил Кант. Критика чистого разума. Критика практического разума. Критика способности суждения (сборник)

« Уважение есть дань, в которой мы не можем отказать заслуге, хотим мы этого или нет; мы можем не проявлять его, но внутренне мы не можем его не чувствовать »

« Злой человек не может быть счастливым, ибо оставаясь наедине с собой, он остается наедине со злодеем »

« Долг – это уважение к праву другого »

« Человек свободен, если он должен подчиняться не другому человеку, а закону »

« Человек имеет склонность общаться с себе подобными, ибо в таком состоянии он больше чувствует себя человеком, т. е. чувствует развитие своих природных задатков. Но ему также присуще сильное стремление уединяться »

« Только постоянное изменяется; изменчивое подвергается не изменению, а только смене »

« Кто не умеет сдерживать своей фантазии – тот фантазер; у кого необузданная фантазия соединяется с идеями добра – тот энтузиаст; у кого беспорядочная фантазия – тот мечтатель »

« Прекрасное – это нечто такое, что принадлежит исключительно вкусу »

« Прекрасно то, что нравится независимо от смысла»

« Один, глядя в лужу, видит в ней грязь, а другой – отражающиеся в ней звезды »

« Гений – это талант изобретения того, чему нельзя учить или научиться »

« Величайшее чувственное наслаждение, которое не содержит в себе никакой примеси и отвращения, – это, в здоровом состоянии, отдых после работы »

« Человечность – это способность участвовать в судьбе других людей »

Metaphys. Anfangsgr. der Naturwissenschaft. – Прим. ред.

Мы не обращаем здесь внимание на то, что представления могут быть тожественны, следовательно, аналитически выводиться одно из другого. Но и здесь сознание одного из них отличается от сознания другого; мы говорим, собственно, о синтезе этого сознания. – Прим. автора здесь и далее, если не указано иное.

Аналитическое единство создание присуще всем общим понятием; например когда я мыслю красное, то я представляю себе его как свойство, встречающееся в известных предметах, или же как признак, попадающийся в других представлениях; следовательно, аналитическое единство возможно только в том случае, когда я предварительно мыслил уже о чем-нибудь синтетически. Мысль о признаке, общем многим предметам, очевидно, возможна только тогда, когда мы уже знакомы с вещами, имеющими разнообразные признаки. Значит, прежде нежели я дойду до аналитического единства сознания, делающего из представления conceplus communis, я мыслю его в синтетическом единстве с другими представлениями. Таким образом, синтетическое единство самосознания есть самый важный пункт, от которого зависит применение рассудка, а с ним трансцендентальная философия и, наконец, вся способность рассудка.

Пространство, время и части их суть наглядные представления; их можно назвать единственными представлениями, в которых заключается разнообразное содержание (см. Трансценд. эстет.); т. е. их нельзя назвать понятиями, как бы осуществленными во многих представлениях, а наоборот – суммой многих представлений, объединенных одним сознанием; значит, в них есть синтетическое единство сознания. Единичные представления важны в применениях (см. § 25).

Говоря о четырех силлогистических фигурах, логики трактуют только о категорических умозаключениях. В сущности, они говорят об искусстве умножать способы заключений посредством подстановки непосредственных умозаключений (consequentiae immediatae) в посылках первой фигуры. Таким методом логики достигли одной только цели, а именно подняли значение категорических суждений, которые поэтому стали образцом для всех других.

Я не понимаю, почему находят особенно странным, что внутреннее чувство имеет дело только с внутренними впечатлениями, исходящими от нас самих. Это ясно из того, что мы называем вниманием. Рассудок заставляет при этом внутреннее чувство представлять нечто соответствующее мыслимому содержанию. Понятно, что при этом душа должна испытывать страдательное состояние.

«Я мыслю» выражает действие, которым определяется мое бытие. Им указывается на мое существование, но не указывается способа, по которому оно должно определяться, т. е. не видно разнообразных черт, к нему относящихся. Потому необходимо самовоззрение, в основе которого лежит форма априори, т. е. время; оно чувственно и относится к страдательной стороне нашей души. Другого способа самовоззрения нет, и особенно такого, в котором самоопределяющий субъект мог бы созерцать себя до акта определения, наподобие того, как время предваряет все, могущее им определяться. Оттого я не могу своего существования определять чертами самодеятельного существа: я могу только представлять самодеятельность моего мышления, т. е. определяющей деятельности; поэтому мое бытие имеет в глазах моих чувственный характер как бытие явления. При всем том и эта самодеятельность дает нам право называть себя разумными существами.

Пространство, представляемое нами как предмет (как действительно и делается в геометрии), заключает в себе нечто большее, чем простую форму представления, именно – оно есть сочетание разнообразных черт, данных в чувственной форме, в одно воззрительное представление; причем представление дает разнообразные черты, само же формальное воззрение – единство. Я отнес его к чувственности, дабы тем показать, что оно предваряет понятие, хотя, в сущности, оно предполагает вовсе не чувственный синтез, который условливает возможность понятий пространства и времени. Так как синтез служит условием, при котором образуются наглядные представления пространства и времени, то характер единства а priori, очевидно, должен быть отнесен к ним же самим, а не к понятию о них рассудка (§ 24).

Таким образом, очевидно, что опытный синтез наблюдения должен согласоваться с синтезом самосознания, который всецело априори заключается в категории. Одна и та же самодеятельность, в первом случае как воображение, во втором – как рассудок, вносит единство в разнообразное содержание представления.

Для того чтобы не усмотрели непоследовательности в том, что теперь я называю свободу условием морального закона, а потом – в самом исследовании – утверждаю, что моральный закон есть условие, единственно при котором мы можем осознать свободу, я хочу напомнить только то, что свобода есть, конечно, ratio essendi морального закона, а моральный закон есть ratio cognoscendi свободы. В самом деле, если бы моральный закон ясно не мыслился в нашем разуме раньше , то мы не считали бы себя вправе допустить нечто такое, как свобода (хотя она себе и не противоречит). Но если не было бы свободы, то не было бы в нас и морального закона. – Прим. автора здесь и далее, если не указано иное.