Людмила Толмачева - Ягоды бабьего лета

Боже мой, из какой цепкой паутины противоречий, хрупкого стекла каприза, тонкой, рвущейся ткани настроения — из каких ненадежных и непредсказуемых субстанций состоит женская сущность! Кто может поручиться за ее удовлетворенность следующей минутой жизни? Где тот гарант, который с полной уверенностью скажет: «Эта женщина счастлива»? Покажите его!

Люба вдруг засобиралась домой. Ей во что бы то ни стало нужно уйти до прихода Владислава. Игорь потерянно топтался в коридоре, пока она, стараясь не смотреть на него, надевала куртку и туфли.

— Я позвоню, — коротко бросила она, не позволив ему даже поцелуя в щеку. — До свиданья.

Это было побегом. Но от кого? Скорее, от самой себя.

Через минуту, уже на улице, она пожалела, что была такой дикаркой. Как больно вспоминать его прощальный, по-собачьи преданный и оттого жалкий взгляд! Раньше он так не смотрел. Даже когда признавал себя виноватым, он нападал, защищаясь всеми правдами и неправдами. А сейчас взгляд беззащитный, раненый. «Дважды дура»! — в который раз она ругала себя за неумение жить, за необдуманность поступков, за все свое сумбурное, отданное во власть самоедства и романтических порывов существование.

Этой ночью она не могла уснуть — думала-гадала, как теперь быть, кто они сейчас друг другу: любовники, вновь муж и жена или случайные партнеры. Может, то, что произошло, еще ничего не значит? Во всяком случае, для него. Объяснить его сумасшедший порыв проще простого. У него давно не было женщины, а она вела себя вызывающе. Люба, как всегда, не щадила себя, приписывая себе несуществующие пороки и раздувая до невероятных размеров маленькие женские слабости. Одно было бесспорным и ясным как день — ее любовь. Она любила его еще сильнее, чем в молодости, наверное, еще и оттого, что к необъяснимому никем и ни в какие времена чувству любви добавилось чувство жалости, неизбывное и древнее, как мир, которое в большинстве случаев делает женщину женщиной — спасительницей, берегиней, милосердным ангелом.

— Начало октября, а теплынь почти летняя, — радовался Владислав хорошей погоде, на своем джипе он ехал с матерью в Сергино.

— И в самом деле, необычная осень, — согласилась Люба, думая о своем.

— Может, расскажешь, в чем там дело? Куда тебя вызывают к одиннадцати ноль-ноль?

— Следователь — на очную ставку с бывшим врачом дома для престарелых.

— На очную ставку? — присвистнул Владислав. — Это что-то новенькое. Наше семейство просто обложили следователи и преступные элементы. Не пойму, какое отношение ты имеешь…

— Самое прямое, Владик. Тебе лучше остановить машину, тогда я все по порядку расскажу. А то мало ли…

Владислав, недоуменно хмыкнув, остановился на обочине. Они вышли из машины и побрели к березовой рощице, что сиротливо прижалась к большому полю. Солнце ослепительно сверкало на розовато-белых стволах и голых ветках берез, скинувших почти всю листву и притаившихся теперь в ожидании первых холодов.

Люба, не вдаваясь в подробности, изложила сыну суть уголовного дела, по которому проходила как свидетель и потерпевшая. Он поначалу иронически посмеивался, но, услышав про бутылки с зажигательной смесью и пожар, замолчал, нахмурился. На его побелевшем лице заиграли желваки.

— Суки! Да я их раздавлю! Я…

— Владик, успокойся. С ними разберется суд.

— Суд? Что он может? Эти твари наверняка уже нашли себе дорогих адвокатов, вот увидишь! И судью тоже купят. Денег у них достаточно, если промышляли квартирами несколько лет. Выкрутятся.

— Если придать широкой огласке это дело, то не выкрутятся. Ты привлеки своих друзей-журналистов. Пусть напишут пару статей.

— Я это так не оставлю. Нет, тут статьями не обойтись. Надо в областную прокуратуру искать пути.

— Ну что мы с тобой раньше времени икру мечем? Сейчас приедем, поговорим со следователем и уже будем иметь представление об этом деле. А там посмотрим…

Они вернулись к машине и снова отправились в путь. Владислав долго молчал, видимо, никак не мог переварить сногсшибательную новость.

— Владик, — как можно мягче начала Люба. — У меня ведь еще одна сенсационная новость.

— Ну, мать, с тобой не соскучишься. Выкладывай свою сенсацию!

— В Сергино есть детский дом, и я…

— Это ты про Аню, что ли?

— А ты… откуда… кхм… — Люба от неожиданности поперхнулась, закашлялась.

— Бабуля под большим секретом слила информацию, — рассмеялся Владислав.

— Ох уж эта бабуля! Скоро этот секрет будет известен всей Москве.

— Ладно, мам, не переживай!

— Но как же мне не переживать? Если хочешь знать, твое мнение по этому поводу для меня самое главное. Я так боялась начать разговор…

— А что «мое мнение»? Мое мнение: надо брать.

— То есть? Ты не возражаешь?

— Насколько я знаю, спрашивать об этом уже поздно. Все документы ты оформила, и сейчас мы едем за ней. Так?

— Так, — упавшим голосом ответила Люба.

— Помнишь, в детстве я просил у тебя братика?

— Нет, не помню.

— Эх, учителка, ты моя бедная! Вечно я у тебя на задворках твоей педагогической души. А мне на самом деле хотелось брата. Да я и сейчас бы не отказался. А какая она, моя сестренка? — взглянул Владислав с добродушной улыбкой на мать.

— Не буду раньше времени ее описывать, чтобы у тебя не сложилось предубеждение, а то, не дай Бог, разочаруешься. Скоро сам увидишь.

— С нетерпением жду.

— Скажи, а папа тоже знает секрет полишинеля? — лукаво посмотрела Люба на сына.

— Что? A-а. В общих чертах.

— Да уж. Внучек от бабушки недалеко катится.

— Да ладно, мам. Все равно рано или поздно он бы узнал. Кстати, он встретил эту новость вполне лояльно.

— Ты хочешь сказать равнодушно?

— Нет, только не это. Он вообще неравнодушен к тебе. По-моему, снова переживает период молодой влюбленности.

— Владик! Зачем ты так?

— Прости, если обидел. Я не специально. Честное слово. Если тебя до сих пор интересует мое мнение, то мне бы очень хотелось, чтобы вы помирились.

— Мы и так помирились. Время и обстоятельства нас помирили. Но это еще не значит, что мы должны жить вместе.

— Почему?

— Ты сейчас рассуждаешь как маленький капризный ребенок, для которого мама и папа — неразделимое целое. Но мы не только мама и папа, понимаешь?

После паузы она спросила:

— Владик, а папа что-нибудь вспомнил?

— Говорит, что маячат пока еще неясные воспоминания, но ничего конкретного. Да его особо не расколешь на откровения.

— А врачи что говорят?

— Навыписывали кучу таблеток. Пока наблюдают, потом сеанс гипноза попробуют.

— А что слышно о Стелле? Кстати, ты признался отцу?

— Признался.

— И как он отнесся?

— Нормально.

— Что значит «нормально»?

— Нормально, и все. Мы не женщины, чтобы распускать нюни и перетирать по сто раз подробности.