Марина Луценко - Ловушка для банкира

— Да, священник зря старался… — вздохнул Звягин. — Его анонимки только запутали полицию. Отца Даниила начали подозревать и в запугивании, и в шантаже, и даже в ритуальном убийстве блондинки в заброшенных сараях. Надо будет сообщить в участок, чтоб прекратили разрабатывать эту версию. Конечно, священнику уже все равно, но хоть честное имя восстановится.

— Когда же полиция уже выяснит, кто убил девушку и отца Даниила? — спросила Вика.

Вопрос так и остался без ответа, потому что в следующую секунду в комнату, постукивая тросточкой, вбежал Быстрицкий.

— Тысяча извинений за опоздание! — выпалил он, усаживаясь за стол. — Настенька, голубушка, положи-ка мне побольше всякой вкуснятинки. Жутко проголодался!!!

Старичок повернулся к детективу.

— Только что беседовал по телефону со Смолиными. Завтра вернутся на денек из Москвы — забыли дома справку об усыновлении, — коротышка сокрушенно покачал пушистой головой. — Да и неудивительно, что забыли. У Владимира Антоновича жуткие провалы в памяти. Я в разговоре поинтересовался, хорошо ли он себя чувствует после скандала с китайцем? Так вот представьте: генерал ничего о той истории не помнит!

— Что ж, последствия контузии бывают самые непредсказуемые, — заметил Звягин, подымаясь из-за стола.

— Вы куда? — полюбопытствовал старичок, одновременно хватая поданную Настей еду.

— В полицейский участок съезжу — узнаю новости.

Как только Виталий Леонидович вышел из столовой, Быстрицкий перевел взгляд на Вику.

— Дорогой профессор, а вы в архив? Можно с вами?

Девушка медлила с ответом. Она действительно хотела спуститься в архив, чтобы в очередной раз попытаться разгадать тайну оборотничества. К тому же, после сегодняшнего сна, нужно было дочитать графский дневник — вдруг там, в последней записи, зафиксировано, как погиб сын кормилицы? Дел было невпроворот, и в компании Вика явно не нуждалась. Но как отказать этому бедному, одинокому старику, с мольбой заглядывающему в глаза?

— Хорошо, Эммануил Венедиктович, пойдемте, — сказала девушка, вставая. — Только уговор: ведите себя тихо и не мешайте мне работать.

— Буду нем, как рыбка, — пообещал Быстрицкий, расплываясь в благодарной улыбке.

Едва попав в архив, он всплеснул руками.

— О-хо-хонюшки!

Виктория проследила за взглядом старичка, и сама чуть не охнула. Возле сундука валялась целая кипа бумаг! Вчера, когда девушка обнаружила под обивкой окровавленный пергамент, она так торопилась показать его в столовой, что совершенно забыла об остальных документах. А ведь их необходимо было уложить в сундук.

— Давайте я приберусь, — вызвался Быстрицкий и тут же поспешил к разбросанным квитанциям и платежам.

Вика не возражала против такой помощи. Во-первых, архив наконец приобретет опрятный вид, а во-вторых — надоедливый коротышка будет занят делом и гарантированно не станет отвлекать ее пустой болтовней.

— Если вас не затруднит, Эммануил Венедиктович, отсортируйте бумаги по годам, — попросила девушка, резонно полагая, что это отвлечет его на более длительный срок.

Кивнув, старичок с энтузиазмом взялся за работу. Вика же тем временем села к столу. Чем заняться? Перед ней лежали картонка со стихами, тетради Лангсдорфа, графский дневник и пиктограмма. Поскольку девушка находилась в архиве не одна, о расшифровке колдовских стихотворений не могло быть и речи. В работе с такими документами следует соблюдать максимальную осторожность. Кто знает, что может произойти, попади они не в те руки? Поразмыслив, Виктория выбрала для изучения самый нейтральный объект: графский дневник. Она пролистала страницы и остановилась на последней записи. Хотя, судя по вырванному за ней листу, было когда-то и продолжение. Но сейчас его уже не восстановить — значит, данная запись таки последняя.

5 сентября

«Оказавшись втянутым в странную, и, прямо скажу, страшную историю, не нахожу теперь места от переполняющего меня волнения. Беда в том, что не уделял я должного внимания необычным явлениям, кои имели место быть в доме моем.

С какой же ловкостью Харитон втерся ко мне в доверие и уговорил сотворить ужасные смертоубийства! Словно одурманил меня — слепо исполнял я волю этого туземца, как безвольная кукла был в руках его. Мучимый беспрестанными явлениями покойницы Светланы, согласился я на такой страшный грех, в коем даже самому себе сознаюсь теперь с немалым содроганием. Подумать только — спокойный сон был куплен ценою невинно убиенных младенцев. Вечный позор на мою голову. Сейчас полагаю, что кормилица вовсе не мучить меня приходила — напротив, являлась предвестницей надвигающейся трагедии. Увы, тогда я не понял этого.

А после, когда волк-людоед принялся резать детей — не всех без разбора, а исключительно годовалых мальчиков… Разве не мог я догадаться, что подобная избирательность происходит от нашего с Харитоном уговора? Мог, и даже обязан был! Но не захотел ввязываться в дело сие. Не было у меня желания признавать, что убийца — не зверь лесной, дикий, а рядом обитающее существо. Делящее стол и кров со мной.

Следователь петербургский тоже ничего не заподозрил. Но ему простительно — не знал он всей предыстории, не ведал о том, о чем я был хорошо осведомлен. Слишком хорошо, чтобы допускать бездействие, кое продолжалось в имении почти месяц. Теперь вот, когда перевертень раскрыт, я послал на его поимку лучших охотников. Однако неделя на исходе, а изловить чудище до сей поры не удалось. Следователь отбыл в столицу, наказав дожидаться решения высочайшей комиссии по сему непростому делу. Но я чувствую, что медлить нельзя — надобно применять более решительные меры. Без сомнения, в том, что случилось, есть моя прямая вина. Ошибка требует исправления!

Я все уже для себя решил и отступать не намерен. Зверь будет уничтожен, чего бы это не стоило. Знаю, кто ему нужен. Единственный годовалый мальчик, оставшийся в имении — сын кормилицы и мой воспитанник, Вася. Перевертень не успокоится, пока не доберется до него. Что ж, я облегчу чудовищу достижение желанной цели. Завтра же устрою облаву на зверя, а мальца использую как приманку. Перевертень должен почуять его. Он обязательно явится, чтобы убить свою последнюю жертву. А дальше все в руках божьих. Страшусь поражения в этой битве, но уповаю на высшую справедливость. Верю, что победа будет за мной. Ужас сжимает сердце. Однако мысль о страждущих, кои непременно появятся, если я не остановлю чудовище, придает уверенности в действиях. Прости, Светлана, что не внял мольбам твоим. Что рискую жизнью сына твоего. Прости мою душу грешную, но иного выхода не имею».

— Дорогой профессор, дорогой профессор… — настойчивый шепот Быстрицкого вырвал девушку из событий двухсотлетней давности.