Мария Корелли - Вендетта, или История всеми забытого [litres]

Моя жена восторженно смеялась над плоскими шутками и избитыми остротами и с особым воодушевлением аплодировала актрисе, игравшей главную роль. Эта актриса, кстати сказать, была вульгарной, грубоватой особой, которая всякий раз сверкала черными глазами, встряхивала головой и вздымала пышную грудь, с шипением произнося «Проклятое злобное чудовище!» в адрес своего приниженного мужа, что производило на публику потрясающее впечатление. И эта публика всецело ей сочувствовала, хотя она была, бесспорно, отрицательной героиней. Я с насмешкой смотрел на Нину, когда та кивала прекрасной головкой и постукивала разноцветным веером в такт музыке.

– Вам нравится пьеса? – наклонившись к ней, тихонько спросил я.

– Да, конечно! – ответила она, сверкнув смеющимися глазами. – Муж – такой тюфяк! Все это очень забавно.

– Муж – всегда тюфяк! – заметил я с холодной улыбкой. – Женитьба теряет свою прелесть, когда начинаешь понимать, что муж всегда должен выглядеть посмешищем.

Она подняла на меня взгляд.

– Чезаре! Вы ведь не сердитесь? Ведь так случается только в пьесах!

– Пьесы, дорогая моя, часто являют собой не что иное, как отражение реальной жизни, – ответил я. – Однако будем надеяться, что существуют исключения и что не все мужья – глупцы.

Она очаровательно мне улыбнулась, потрогала подаренные мной цветы и снова принялась смотреть на сцену. Я ничего не сказал и до конца вечера оставался довольно мрачным кавалером. Когда мы выходили из театра, одна из дам, сопровождавших Нину, весело сказала:

– Вы, кажется, скучаете или не в духе, граф?

Я натянуто улыбнулся.

– Только не я, синьора! Конечно же, вы не вините меня в подобной неучтивости? Если бы я скучал в вашем обществе, я был бы самым неблагодарным из мужчин.

Подруга Нины вздохнула с некоторым нетерпением. Она была очень молода и красива, а также, насколько я знал, невинна, к тому же обладала более вдумчивым и поэтичным складом ума, чем большинство женщин.

– Это всего лишь комплимент, – сказала она, пристально глядя на меня ясными честными глазами. – Вы прирожденный льстец! И все же зачастую мне кажется, что ваша вежливость – напускная.

Я посмотрел на нее в некотором изумлении.

– Напускная? Синьора, прошу меня простить, но я вас не понимаю.

– Я хочу сказать, – продолжила она, по-прежнему глядя мне в глаза, хотя на ее нежном бледном лице выступил легкий румянец, – что на самом деле вы недолюбливаете нас, женщин. Вы говорите нам любезности, стараетесь быть милым в нашем обществе, но в действительности все наоборот: вы скептик и считаете всех нас лицемерками.

Я сдержанно рассмеялся.

– Право же, синьора, ваши слова ставят меня в очень неловкое положение. Если бы я вам сказал, каковы мои истинные чувства…

Она прервала меня, коснувшись веером моей руки, и печально улыбнулась.

– Вы бы сказали: «Да, вы правы, синьора. Я никогда не смотрю на вашу сестру без подозрений в предательстве». Ах, господин граф, мы, женщины, и вправду полны изъянов, но ничто не может притупить наше чутье! – Она умолкла, ее прекрасные глаза смягчились, и она грустно добавила: – Молю Бога, чтобы ваш брак оказался счастливым.

Я молчал. У меня даже не нашлось слов благодарности за это пожелание. Я разозлился оттого, что этой девчонке так быстро и безошибочно удалось разгадать мои мысли. Неужели я и в самом деле такой плохой актер? Я взглянул на нее, когда она легонько оперлась на мою руку.

– Брак – чистой воды комедия, – неожиданно резко ответил я. – Нынче вечером вы видели это своими глазами. Через несколько дней я выступлю в роли главного шута – иными словами, мужа. – И я рассмеялся.

Моя юная спутница изумилась, почти испугалась, и на ее прекрасном личике мелькнуло нечто похожее на отвращение. Мне было все равно – зачем волноваться? – а на продолжение разговора не оставалось времени, поскольку мы уже вышли в вестибюль театра.

К подъезду подали экипаж моей жены, и я помог усесться ей и ее подругам, а потом встал у двери с непокрытой головой и пожелал всем спокойной ночи. Нина протянула в окошко унизанную кольцами руку, я наклонился и быстро ее поцеловал, она же вытащила из букета белую гардению и протянула мне с чарующей улыбкой.

Затем роскошный экипаж умчался под топот копыт и грохот колес, а я остался стоять один под высоким портиком театра. Один среди валившей из зала толпы зрителей, держа в руке благоухавшую гардению, как охваченный бредом человек, который в своих болезненных видениях обнаруживает непонятный цветок.

Через минуту-другую я вдруг пришел в себя, швырнул цветок на землю и яростно раздавил его каблуком. От его разорванных лепестков поднялся назойливый аромат, как будто у моих ног опрокинули сосуд с благовониями. Меня затошнило: когда я в последний раз вдыхал этот тонкий запах? Вспомнил: такой цветок был в петлице у Гвидо Феррари на моем званом ужине и остался при нем после его гибели!

Я зашагал вперед, в сторону дома. На улицах бушевало веселье и гремела музыка, но я их не замечал. Я скорее ощутил, чем увидел, как надо мной наклонилось тихое небо, усеянное бесчисленными миллионами сверкающих миров. Я едва слышал тихий плеск волн, смешивавшийся с веселыми аккордами сладкоголосых мандолин, доносившимися откуда-то со стороны моря. Но душа моя находилась в каком-то оцепенении, мой ум, всегда пребывавший начеку, вдруг совершенно притупился. Руки и ноги у меня нестерпимо ныли, и когда я наконец без сил рухнул на кровать, я сразу же закрыл глаза и заснул тяжелым беспробудным сном смертельно уставшего человека.

«Весь мир придет к тому, кто умеет ждать», – писал великий Наполеон. Весь смысл этого афоризма заключен в словах «кто умеет». Весь мир приходит к тому, кто умеет ждать – я это умел, я выжидал, и мой мир, мир отмщения, наконец явился ко мне.

Медленно вращающееся колесо Времени подвело меня ко дню накануне моей странной свадьбы – повторной женитьбы на моей же жене! Все приготовления завершились, ничто не было упущено, чтобы добавить блеска этому событию. И, хотя брачная церемония планировалась довольно скромной и немноголюдной, а к свадебному столу были приглашены всего несколько наших близких знакомых, завершение праздника вовсе не замышлялось тихим и камерным. Романтика таких великолепных торжеств не предполагает их банальное завершение. Нет, вся прелесть и весь дух этого знаменательного события должны были проявиться вечером, когда я, счастливый и вызывающий зависть многих жених, собирался устроить званый ужин и грандиозный бал в гостинице, так долго служившей мне домом. Я не жалел денег на этот прием, последний в моей восхитительной карьере в качестве графа Чезаре Оливы. После него на разыгранную и завершенную драму должен будет упасть темный занавес, которому не суждено подняться вновь.