Мария Корелли - Вендетта, или История всеми забытого [litres]

И, когда она посмотрела мне в глаза с коварной обволакивающей истомой, я усилием воли обуздал отвращение, наклонился и поцеловал ее. Поддайся я своим истинным чувствам, я бы раздавил ее в объятиях и измял бы ее нежное тело яростными ласками, порожденными не любовью, а лютой ненавистью. Но я не выказал ни малейшего признака неприязни: все, что она видела, – это пожилого с виду обожателя, державшегося со спокойной учтивостью, холодной улыбкой и почти отеческой нежностью. Она воспринимала его лишь как влиятельного аристократа с высоким положением в обществе и несметными богатствоми, благодаря которому вот-вот станет предметом зависти всей Италии.

Замеченное ею мимолетное сходство с «покойным» мужем она, разумеется, объяснила случайностью: ведь говорят, что у каждого человека есть двойник, и у женщин в том числе. Кто не помнит трогательного удивления Генриха Гейне, когда он увидел в картинной галерее виллы Дураццо в Генуе портрет, как ему показалось, женщины, которую он когда-то любил и которая умерла, – «покойной Марии». Для него не имело значения, что картина очень старая, что она написана Джорджо Барбарелли за несколько веков до того времени, когда жила его Мария. Он просто сказал: «И правда поразительное сходство, напоминающее безмолвие смерти!»

Подобное сходство встречается довольно часто, и моя жена, хоть ее и обеспокоила моя похожесть на самого себя (!), была очень далека от понимания истинного положения вещей. Да и неудивительно. Какая женщина, знающая – насколько вообще можно что-то знать, – что ее муж умер и похоронен, способна хоть в малейшей степени допустить, что он, возможно, восстал из могилы? Да никакая! В таком случае у безутешных вдов появились бы причины быть более безутешными, чем они казались!

Вернувшись от Нины в то утро, я обнаружил, что в гостинице меня дожидается Андреа Луциани. Он сидел в вестибюле у входа, и я дал ему знак следовать за мной в мои апартаменты. Пораженный убранством гостиной, он замер на пороге и в нерешительности стоял, комкая в руках красную шляпу, хотя на его смуглом лице сияла дружеская улыбка.

– Входите, друг мой, – жестом радушного хозяина пригласил я, – и присаживайтесь. Весь этот безвкусный блеск бархата и позолоты, возможно, кажется слишком примитивным вам, чьи глаза так долго наслаждались сверкающим великолепием пенистых волн, дивного купола голубых небес и ослепительно-белых парусов «Лауры» в золотистых лучах солнца. Если бы я только мог жить вашей жизнью, Андреа! В подлунном мире нет ничего прекраснее.

Мои слова разбудили и воспламенили поэтический темперамент сицилийца. Он сразу же забыл об окружавшем его великолепии, сопутствующем богатству, без смущения прошел вперед и уселся в бархатное с позолотой кресло с такой непринужденностью, словно это был свернутый канат на борту «Лауры».

– Вы верно сказали, ваше сиятельство, – заметил он, блеснув белыми зубами из-под иссиня-черных усов, и его теплые глаза южанина сверкнули огнем. – Нет ничего лучше жизни моряка. Мне многие говорят: «Ах, Андреа, дружище! Настанет время, когда ты женишься и дома тебя будут ждать жена и дети, и дом этот покажется тебе милее переменчивых ветров и бурных волн». Но я, заметьте, совсем другого мнения! Женщина, на которой я женюсь, должна любить море, у нее должны быть не знающие страха глаза, чтобы смотреть в лицо штормам, а ее нежные слова должны звучать еще громче, чем биение волн о борт «Лауры», когда ветер крепчает! А что до детей… – Он рассмеялся. – Во имя Пресвятой Девы! Если в их крови не будет соли и силы, то не надо мне таких детей!

Я улыбнулся его горячности и восторженности, разлил по бокалам выдержанное «Монтепульчано» и предложил ему попробовать вино. Он отхлебнул и принялся расхваливать его букет, как и не снилось так называемым ценителям.

– Ваше здоровье, ваше сиятельство! – произнес он. – Желаю вам долгой и счастливой жизни!

Я поблагодарил его, хотя его добрые пожелания не нашли отклика в моей душе.

– И вы хотите того, что пророчат вам ваши друзья, Андреа? – спросил я. – Вы собираетесь жениться?

Мой гость поставил недопитый бокал и загадочно улыбнулся.

– Что ж, кто знает! – бросил он, беспечно пожав плечами, но в его остром взгляде мелькнула нежность, которая не ускользнула от моего внимания. – Есть одна девушка. Мама ее обожает. Она хрупкая и красивая, как Тереза – возлюбленная Кармело Нери. Вот такого росточка. – Он легонько хлопнул смуглой рукой себя по груди и рассмеялся. – Головой вот досюда. С виду нежная, как лилия, но сильная, как чайка, и никто больше нее не любит бушующие волны. Возможно, на Рождество Пресвятой Девы, когда зацветут белые лилии… Возможно! Никогда ведь не угадаешь… Может, нам и споют старую песню:

Мурлыча себе под нос мелодию известной любовной песенки, он поднес бокал ко рту и с удовольствием осушил его, а его честное лицо при этом сияло от счастья. Всегда одна и та же история, грустно подумал я. Любовь-искусительница, любовь-разрушительница и любовь-проклятие! Неужели нет никакого спасения от этой манящей ловушки, куда попадают и где гибнут людские души?

Вскоре Андреа отвлекся от своих сладостных мечтаний и, придвинув кресло поближе ко мне, принял таинственный вид.

– Что же до вашего друга, попавшего в беду… – доверительным тоном произнес он и умолк, будто ожидая разрешения продолжать.

Я кивнул.

– Дальше, друг мой. О чем вы договорились?

– Обо всем! – торжественно объявил он. – Все пройдет как по маслу. В шесть утра в пятницу «Рондинелла», бриг, о котором я рассказывал вашему сиятельству, снимется с якоря и пойдет в Чивитавеккья. Его капитан, старый Антонио Барди, подождет десять минут или, если понадобится, четверть часа, этого…

– Пассажира, – подсказал я. – Очень любезно с его стороны, однако ему не понадобится ни на секунду откладывать выход в море своего судна. Он доволен платой за провоз?

– Доволен! – Андреа добродушно выругался и рассмеялся. – Клянусь святым Петром! Если бы он был недоволен, лучше бы ему утонуть в этом плавании, как последнему псу! Хотя, по правде сказать, ему всегда трудно угодить: он ведь старый, ершистый и упрямый. Да, он из тех, кто слишком много повидал в жизни и устал от нее. Уж поверьте, даже самое неспокойное море в глазах старины Барди – тихий пруд для разведения рыбы. Но в этот раз он был доволен, ваше сиятельство, его язык одеревенел, а глаза замаслились так, что не удивлюсь, если ваш друг, ступив на борт, вдруг обнаружит, что капитан онемел и ослеп.

– Это хорошо, – с улыбкой сказал я. – Премного вам благодарен, Андреа. И все же хочу вас попросить сделать мне еще одно одолжение.