Джон Мильтон - Рай: Потерянный рай. Возвращенный рай

Окончил он и замолчал угрюмо;
В глазах его отчаянное мщенье
Сверкало, страшной битвой угрожая,
Для всех опасной, кто слабей, чем Бог.
Но вот с противной стороны поднялся,
Чтоб возразить Молоху, Велиал.
Он видом был приятнее и мягче,
Чем тот, и был прекраснейший из всех,
Кого лишилось Небо: был он создан,
Казалось, для высоких, славных дел,
Для высшего достоинства; но лживо
В нем было все и пусто; с языка
Мед капал у него; он мог дурное
В разумнейшем представить виде; лучший
Совет он мог испортить, исказить,
Затем что мысли низменны в нем были:
В пороке он искусен был, в делах же
Возвышенных ленив и боязлив.
Но ухо он умел ласкать словами
И вкрадчиво так начал речь свою:

«Я был бы очень за войну, о князи,
И в ненависти к нашему Врагу
Ни от кого я не отстал бы, если б
То, что приводят здесь как главный довод,
Чтоб нам начать немедленно войну,
Мне не казалось доводом обратным,
Не заключало б в сущности своей
Зловещего для нас предположенья.
Когда тот самый, кто в делах войны
Здесь выше всех, исполнен недоверья
К тому, что он советует, в чем прочих
Он превосходит, мужество свое
Лишь на слепом отчаяньи готовый
Обосновать и ставя высшей целью
Уничтоженье наше после некой
Ужасной мести, – что сказать об этом?
Во-первых, в чем же будет эта месть?
Ведь нам известно, что все башни Неба
Полны отважных часовых и к ним
Нам невозможно подойти; притом же
Расположились лагерем вокруг
Всей нашей бездны вражеские рати
Иль реют вкруг на сумрачных крылах
И вдаль и вширь по царству вечной ночи,
И мудрено застигнуть их врасплох.
А если бы мы силой попытались
Пробить себе дорогу и весь Ад
Восстал за нами в возмущеньи мрачном,
Чтоб помрачить Небес чистейший свет,
То Он, великий Враг наш, недоступный
Вреду и порче, на своем престоле
Сидел бы все ж, ничем не осквернен,
А ткань эфира, запятнать которой
Ничем нельзя, извергла б из себя
Все наше зло – очистилась бы сразу
От низкого огня. Отражены,
В отчаянье мы впали бы навеки.
Советуют нам приложить все силы,
Чтоб всемогущий Победитель наш
Был до того разгневан, что навеки
Покончить с нами захотел бы; в этом
Мы будто бы найдем себе утеху.
Печальная утеха! Кто из нас
Захочет прекратить существованье
Разумное свое, хотя б оно
Исполнено мучений вечных было?
Как? Уничтожить ум наш, наши мысли,
Которые пронизывают вечность,
Чтоб навсегда исчезнуть, поглотиться
В обширных недрах первородной Ночи,
И смысла, и движения лишенной?
Но пусть за благо это мы сочтем:
Кто ж может знать наверно, без сомненья,
Что гневный Враг наш может это благо
Нам дать иль дать захочет нам его?
Сомнительно, чтоб мог его Он дать нам,
Но никакого нет сомненья в том,
Что не захочет Он, столь мудрый, сразу
Излить весь гнев свой: не настолько Он
Бессилен и не так недальновиден,
Чтоб волю Он врагов своих исполнил
И весь исчерпал гнев свой, если может
Карать их этим гневом без конца.
Те, кто к войне нас побудить желает,
Нам задают вопрос: что медлим мы?
Ведь мы в тюрьме заключены, разбиты,
Осуждены на вечные мученья;
Итак, что б мы ни сделали теперь,
Что худшего еще случиться может,
Что злейшего мы можем претерпеть?
Как! Разве это худшее, что может
Случиться, если мы сидим, как здесь,
В вооруженьи полном и в совете?
Когда стремглав летели мы сюда,
Гонимы, поражаемы ужасным
Небесным громом, и молили бездну
Укрыть нас, – разве было нам не хуже?
Тогда казался этот самый Ад
Убежищем для наших ран! В оковах
В пылающем мы озере лежали, –
Конечно, хуже было нам тогда!
А если, снова пробудясь, дыханье,
Которым страшный пламень тот зажжен,
Его раздует с семикратной силой
И нас совсем утопит в том огне?
Что, если отдыхающее мщенье
Поднимет снова огненную руку,
Чтоб мучить нас? Что, если грозный Мститель
Для этого все средства пустит в ход,
Со сводов Ада пламени потоки
На нас польются, и дрожать мы будем,
И этот свод обрушится на нас?
И вот мы, после храброго воззванья
И ободренья к доблестной войне,
Лишь попадем все в вихрь огнистой бури,
И каждого из нас она швырнет
И пригвоздит к утесу иль утопит
Навек в цепях, в кипящем океане,
И без конца мы будем там стонать,
Заброшены, забыты, сожаленья
Ни в ком не возбуждая, без надежды
Столетья за столетьями томясь.
Ужель не хуже будет нам, чем ныне?
Итак, свой голос подаю я против
Войны: открытой, тайной – все равно.
Что может сделать сила или хитрость
И кто возможет обмануть Того,
Чье око видит все единым взглядом?
Взирает Он с небесной высоты
На эти наши праздные попытки,
И видит, и осмеивает их.
Он столь же всемогущ, чтоб нашей силе
Противостать, сколь мудр, чтоб наши ковы
Расстроить все. Что ж, скажут, так должны
Мы жить здесь в этой низости, мы, племя
Небесное, должны сносить, терпеть,
Чтоб попирали нас в изгнанье гнусном,
Мученья все нести, всю тягость уз?
Что ж делать, – на мой взгляд, все ж это лучше,
Чем худшее; так неизбежный рок
Велит нам, так желает Всемогущий;
То воля победителя… Страдать
И действовать – на то и на другое
В нас сила одинаковая есть,
И я считаю, что закон, который
Устроил это, не несправедлив.
Рассчитывать на это надлежало
Нам сразу, если были мы умны,
Когда в борьбу вступили с столь великим
Врагом и столь неверен был успех.
Смешно мне, если те, кто в битве смелы
И храбры, неудачу потерпев,
Трепещут и пугаются последствий,
Известных им заране, – не хотят
Терпеть изгнанья, мук, цепей, позора –
Всего, что победитель повелит.
Таков теперь удел наш; если будем
Его спокойно мы переносить,
Всевышний Враг со временем, быть может,
Свой гнев умерит; столь далек от нас,
Быть может, нас Он вовсе позабудет,
Коль раздражать не станем мы Его,
Иль наказанье, что несем мы ныне,
Достаточным сочтет; огонь свирепый
Тогда ослабнет, если Он не будет
Его своим дыханьем раздувать.
Природа наша чистая, быть может,
Преодолеет силу испарений
Зловредных иль привыкнет их сносить,
Не чувствуя; иль, может быть, с теченьем
Времен она изменит весь свой склад,
Ей страшный жар родным, потребным станет
И боли ей не будет причинять;
Тот ужас, что теперь нас окружает,
Нам станет мил, тьма светом будет нам;
И мало ль что еще надежда может
Нам принести в бегущих вечно днях
Грядущего, какие перемены
Нам могут предстоять еще! Теперь
Наш жребий – Зло в сравненьи с прежним счастьем,
В сравненьи ж с худшим он для нас – Добро, –
Конечно, если на себя мы сами
Не пожелаем худшего навлечь».

Так Велиал, одев в покров разумный
Слова свои, советовал собратьям
Бесславное бездействие такое,
Лень мирную – однако же не мир.
И вслед за ним Маммон себе взял слово: