Владимир Пирожников - Пять тысяч слов

Наконец, когда уже завершался третий год пребывания тайшигуна в тюрьме, ему объявили, что он приговорен к пытке огнем. Цянь спокойно встретил это известие, ибо давно приготовился к смерти. Пытка огнем, в сущности, ничем не отличалась от смертной казни: еще никому, сколько помнил Цянь, не удавалось пройти над огнем по медному столбу, политому маслом. В день, когда должна была состояться казнь, стражники вывели тайшигуна из подземелья, сняли с него колодки и позволили умыться. Из-за деревьев на задах императорского сада, там, где в клетках рычали звери, стучали барабаны и лаяли псы, к небу вздымался белый дым. Это огонь большого костра нагревал медный столб — последний путь тех, кто обречен был ступить на него сегодня. Тайшигун ожидал, что его вместе с другими узниками скоро поведут к столбу, однако его отделили от прочих и поставили в стороне. Мимо проводили и проносили тех, кто в это утро уже испытал тяжесть различных наказаний — клеймение раскаленной печатью, отрезание носа, отрубание ног. Вид дрожащих, стонущих, залитых кровью людей породил ужас в сердце тайшигуна. Он закрыл глаза, стараясь дыхательными упражнениями вернуть спокойствие, но в это время к нему приблизились два чиновника уголовного приказа. Важно развернув шелковый свиток с печатью, они объявили всемилостивейшую волю государя: придворному историографу даруется жизнь, пытка огнем заменяется наказанием «гун-пи» — кастрацией. Услышав это, Цянь рванулся вперед, желая встретить грудью острие меча, но удар в спину тупым концом копья заставил его упасть на колени...

У-ди поступил мудро: позорная казнь «гун-пи», лишающая мужчину силы, превращала врага в посмешище, но сохраняла его дарования и способность выполнять работу. При этом знания и ремесло, которым владел наказанный, становились для него единственным средством завоевать уважение. Многие из тех, кто был подвергнут казни «гун-пи», начинали впоследствии ревностно служить императору. У-ди полагал, что так со временем вынужден будет поступить и бывший историограф.

После того, как приговор был приведен в исполнение и Цянь через некоторое время снова стал пригоден к службе, государь оставил его при дворе, назначив главным хранителем императорской печати. Должность эта давала немало привилегий: право присутствовать во дворце, право участвовать в церемониях, право носить бронзовую печать на черном шнурке. Однако все знали, что согласно обычаю занимать должность хранителя печати может только евнух. Вот почему исполнение новых обязанностей с самого начала стало для опального историографа мучением не меньшим, чем пытка огнем. Вот почему горечь и отчаяние охватывали его всякий раз, когда он сталкивался с насмешливым пренебрежением придворных дам, многие из которых раньше считали за честь получить гороскоп из рук тайшигуна, а теперь, казалось, с особым удовольствием обнажались на его глазах...

— Я ничего не знала! Простите меня! — воскликнула Дэ фэй, закрывая лицо руками. Ее чистые слезы проступали сквозь пальцы, как роса не бутоне лотоса.

—. Меня не нужно жалеть, — тихо сказал тайшигун. И добавил более твердо: — Я унижен, но не побежден.

Юная красавица, удерживая рыдания, слабо покачала склоненной головой:

— Я навлекла на вас беду!.. Государь теперь может и в самом деле не простить вас...

Лицо тайшигуна сделалось суровым.

— Я не стремлюсь во что бы то ни стало получить прощение, — сказал он, — ибо не считаю себя виновным. Наш спор с государем не завершен...

Дэ фэй отняла от лица руки. В глазах ее стояли удивление и страх.

— Неужели вы хотите продолжить борьбу?

Тайшигун некоторое время размышлял над ответом.

— В тюрьме, — сказал он, — я очень горевал от того, что не могу привести новые доказательства и переубедить государя. Но теперь мне ясно, что спор этот все равно нельзя завершить. И вот почему. Обвиняя меня, государь хотел доказать, что доблести Ли Лина переросли в недостатки. Я же стремился вновь обратить его взор на достоинства этого человека. Но можно ли, не впадая в ошибку, вынести какое-либо окончательное суждение о живом человеке? Разве сегодня нам уже полностью известно, что такое добродетель и что такое истина? Разве мы получили окончательный ответ на вопрос: что есть добро, а что — зло, в чем состоит мудрость и в чем — невежество? Каждый понимает это по-своему. В книге «Чжуан-цзы» об этом говорится так: «Человек питается мясом домашних животных, а олени травой; сколопендры лакомятся змеями, а совы и вороны — мышами. Кто из этих четверых знает настоящий вкус еды? Знаменитые наложницы Мао Цянь и Ли Цзы считались самыми красивыми среди людей, однако рыбы, увидев их, погружались в глубину; птицы, увидев их, улетали ввысь; олени, увидев их, стремглав убегали. Кто из этих четверых знает, что такое настоящая красота? Вот почему Чжуан Чжоу говорил: «Принципы человеколюбия и справедливости и пути правды и неправды запутаны и хаотичны, как я могу знать разницу между ними? А если так, то ни я, ни ты, ни другие люди — все мы не можем знать, кто прав, а кто не прав». Исходя из этого, мудрец Чан-у-цзы призывал: «Забудем о течении времени, забудем о разрешении, что такое правда и неправда, достигнем бесконечности, чтобы постоянно в ней пребывать»...

Тайшигун замолчал. Шумел ветер в Саду порхающих лепестков, сгущалась тьма над беседкой, мелкими волнами плескало в берега озеро Спящих лилий. Подняв голову, придворный историограф смотрел в наползающие тучи, как бы желая пронизать их взглядом, увидеть синего дракона — властелина восточной стороны неба, а за ним — границу пространства. Там, за нею, была бесконечность; пустая и вместе с тем наполненная, всепроникающая и неощутимая, она являла собой глубочайшую основу всех вещей — великое дао. «Смотрю на него и не вижу; слушаю его и не слышу; пытаюсь схватить его и не достигаю... Его верх не освещен, его низ не затемнен. Оно бесконечно и не может быть названо», — так говорил о нем Лао-цзы. И сами собой на устах тайшигуна зазвучали стихи, древние песенные стихи-юэфу. Они начинались словами «Гоню коней к воротам Шандуньмынь», и в них были такие строки:

— Как это печально! — прошептала Дэ фэй, когда щемящая мелодия стиха слилась с шумом листвы, растревоженной ветром.

Придворный историограф, храня молчание, по-прежнему смотрел на низко идущие тучи. Вот-вот должен был начаться дождь. Дэ фэй попыталась перехватить взгляд тайшигуна. Ее порозовевшее лицо было взволновано какой-то новой мыслью.

— Но... послушайте, учитель Цянь, — робко заговорила красавица. — Если окончательных ответов нет... если неизвестна граница между истинным и ложным... если правота и неправота не могут быть твердо установлены — значит, любые споры действительно не имеют смысла... Но почему же тогда вы вступаете в них, боретесь с противниками и терпите несчастья? Значит ли это, что сердцем вы верите в то, что мудрость ваша отвергает?