Авраам Иегошуа - Дружественный огонь [litres]

Через центральный вход инженеры и чертежники, техники и секретари непрерывной чередой возникали в кабинете Яари, и их компьютеры вспыхивали экранами один за другим. Вошедшие держали в руках большие кружки с горячим кофе и, согрев ладони, доставали из портфелей и папок свои наброски и чертежи, выкладывая их на рабочем столе Яари, в то время как все новые и новые лица появлялись и исчезали в дверном проеме, чаще всего просто чтобы поздороваться. Те же, которым было что рассказать или показать, говорили все разом, стараясь обратить на себя внимание начальства – так, как это происходило и происходит всегда и везде. Яари, который уже несколько лет, как отошел от непосредственного участия в проектировании, сохранил достаточный уровень квалификации, чтобы разбираться в современном проектировании лифтов, несмотря на шагнувший вперед за эти годы прогресс. Он быстро схватывал даже самые незначительные изменения в спецификации и ценности предлагаемых идей, поддерживая заслуженную годами работы репутацию справедливого и авторитетного судьи.

Светлело. Дождь с неба продолжал изливаться с мягким шелестом, но ветви старого дерева за окном уже не метались под порывами ветра. Утренняя буря потихоньку сходила не нет, и Яари подумал, что сын его, пожалуй, тщетно будет вслушиваться в музыкальные фиоритуры ветра.

Зазвонил телефон. Секретарша принесла утреннюю почту. Но мысли Яари были далеко от рабочего стола. Ибо думал он о своей любимой. Как там она? Вскоре должны были наступить долгие часы ожидания в аэропорту Найроби, и более всего он хотел бы обрести уверенность, что она будет верна данному ею слову и не отправится в город. Но он ощущал вину за то, что вынудил ее долгие шесть часов провести в переполненном и малопривлекательном ресторане. Хорошо, если ей удастся отыскать тихий уголок поближе к выходу на посадку…

И он мысленно воззвал к судьбе, чтобы там, в зале ожидания, нашлось такое место, уютное, но не слишком изолированное, где какая-нибудь добрая душа увидела бы его Даниэлу и прониклась желанием помочь ей, такой беспомощной без его опеки, соучастия и любви, вне зависимости от того, откуда бы эта добрая душа ни взялась – из Израиля, Европы или из самой Африки. Кто-то, кто сумел бы проникнуть в ее внутренний мир и уберечь его жену от непредсказуемой логики ее поступков.

Но она вовсе не пыталась отыскать укромный тихий уголок; вместо этого она постаралась поудобнее усесться в просторном кафетерии. Удобнее… Помогла ей в этом та самая добрая душа, о которой думал Яари, принявшая облик седовласого метрдотеля, который помог ей вместе с ее маленьким столиком переместиться в некое подобие ниши, и пока официант ходил за сэндвичем и кофе, она ухитрилась присмотреть неподалеку два освободившихся стула; присмотреть и завладеть ими. На один она положила чемодан на колесиках и сумку, а на другой – ноги, полностью вытянув их, чтобы колени снова приняли привычное положение. Когда она открыла чемодан, то испытала в первый момент сильнейшее искушение заняться израильскими газетами, но затем, преодолев соблазн, отдала предпочтение новому роману, купленному в киоске аэропорта.

И таким вот образом, среди шума и гама, среди чашек и блюдец, журчания малопонятных языков и наречий, ароматов кофе и подгорающего мяса началась схватка (или невольное знакомство?) немолодой уже, но вполне реальной любительницы чтения с выдуманной автором героиней романа, которую, подобно даме из романа Бальзака, можно было бы назвать «тридцатилетней женщиной», и которая с первых страниц повествования предавалась жалости к себе. В лихорадочном и довольно бессвязном монологе она попыталась заручиться читательской симпатией при помощи неких путанных обещаний. Но с чего бы это я, размышляла образованная наша путешественница, должна идентифицировать себя с этой бабой и заботиться о ее невзгодах, если автор сама не позаботилась о том, чтобы читатель хоть за что-нибудь смог проникнуться симпатией к созданному ею персонажу? Не испытывая подобной симпатии или хотя бы уважения к печатному слову, Даниэла просто перелистывала страницы, время от времени бросая взгляд на свои колени, расположившиеся так, словно хозяйка их не откинулась сейчас на обшарпанном стуле, а нежилась у себя дома на самом удобном в мире диване. В конце концов, она сбросила с ноги одну туфлю, за которой последовала вскоре и другая, и с удовольствием стала потирать одну о другую подошвы изящных маленьких ног.

Оконные проемы кафе-бара были узки и грязны, а свет, пробивавшийся сквозь них, был более чем скудным. Шум и запахи также не способствовали концентрации, но она уже приноровилась к этой крошечной оккупированной ею территории и приготовилась к долгому ожиданию. А кроме того, она могла в любую минуту воспользоваться гостеприимством бывшей ученицы, чей муж без всякого сомнения довез бы ее в аэропорт к нужному времени. Но тогда она вынуждена была бы непрерывно общаться со своей гостеприимной хозяйкой дома, выслушивать ее рассказы, благодарить ее, улыбаться и без конца демонстрировать свое восхищение. И пусть ей никогда не составляло труда поддерживать любой разговор, равно как и принимать с признательностью любое проявление доброты и даже подчеркнутое желание побаловать ее вниманием и заботой со стороны мало знакомых с нею людей – все равно она колебалась. Страдания, которые пришлось бы ей испытать, решись она нарушить обещание, данное мужу, отравило бы все удобства, полученные от этого шага, и свело бы на нет любое удовольствие.

Когда муж был рядом, она с легкостью могла согласиться или отвергнуть любую его идею, но сейчас, когда она оказалась одна, необходимость принятия решения буквально парализовала ее, вызывая чувство стыда.

Ну что же…

Она сняла очки и тщательно протерла их, размышляя об оставшихся до вылета часах. У меня нет выбора, думала она, я не властна над временем… так же, впрочем, как и оно надо мной. Несмотря на окружающий хаос, она чувствовала себя уверенно. А кроме того, она находилась рядом с дверями, открывавшимися для посадки. Вытащив паспорт, в котором находился посадочный талон, вложенный туда, разумеется, мужем, она принялась внимательно разглядывать кусочек картона, хмурясь и с напряжением сдвигая брови так, словно расшифровывала иероглифы, а затем заложила его в книгу, отмечая еще не прочитанную страницу, и вернула паспорт в сумочку. Затем тепло улыбнулась молодой паре, усевшейся поблизости – то был европеец, женатый на африканке. Они весело играли с малышом, представлявшим собой очаровательную смесь родительских генов. Разумеется, они отозвались на ее просьбу посторожить ее место, пока она ненадолго отлучится. И вот, обувшись и сжав в руке сумочку, она устремилась пыльным коридором к будочке, торгующей всякой всячиной, которую заприметила еще с предыдущего путешествия. Она была на том же, что и тогда, месте, разноцветная и живописная и, кто бы мог подумать, торговал в ней тот же продавец – старик с самой черной кожей на свете. Может быть, и он узнал ее – по тому, как радушно он ее приветствовал, наполняя вместительный кулек разнообразными сластями – крошечным печеньем, карамелью всех видов и форм и россыпью небольших шоколадок. После недолгих колебаний она добавила к покупке огромный леденец в форме попугая, обсыпанный крошками разноцветного сахара.