Авраам Иегошуа - Дружественный огонь [litres]

Отъединенность Ирмиягу могла оказаться заразной, и ей стоило не забывать об этом и быть настороже. Он, похоже, был доволен примитивным окружением, отчего память о жене с каждым уходящим днем отступала все дальше и дальше, становилась неясной и тусклой. И если Даниэле не удастся каким-то образом возродить в нем воспоминания о Шули, да и о ней самой, он уже никогда не будет способен на это.

Она встала с постели, широко распахнула ставни и стала вглядываться в простиравшийся перед нею простор, не зажигая света. Сейчас, как никогда, нуждалась она в прикосновении руки своего мужа, в его внимательном взгляде. Как мало надо было сделать ей в свое время, чтобы в эту минуту он оказался рядом.

Затем она включила свет и стала разглядывать череп молодой обезьяны. Белевший на столе предок, вымерший несколько миллионов лет тому назад и вернувшийся обратно в качестве дубликата. Ее одолело странное любопытство, и двумя пальцами она открыла у черепа рот, заглянув внутрь. Ничего, кроме одного настоящего зуба, она во рту не обнаружила; что это был за зуб, она так и не поняла.

Сон по-прежнему не приходил. Если бы Ирмиягу не поторопился бросить в огонь израильские газеты вместо того, чтобы просто вернуть их ей, она сумела бы убаюкать себя, перечитывая старые газетные сплетни. Но поблизости она не видела ни единой израильской буквы – если не считать романа. Прошлой ночью она одолела еще две страницы, и с нее было достаточно. Слишком скучно.

Однако выбора не было. Придвинув настольную лампу поближе, она раскрыла книгу на том месте, где остановилась накануне. Героиня романа завела себе новую любовь – что-то среднее между любовником и бойфрендом, скорее даже последнее. Новый персонаж занимался неким туманным бизнесом. Здесь следует отдать должное автору, ради того, чтобы вернуть читателю доверие к себе, та не стала морочить голову несбыточными ожиданиями. Было ясно, что отношения этой пары не прервутся до конца повествования, а вот привлекательность похоти будет явлена здесь и сейчас.

Вот и хорошо. Читательница согласна подглядеть украдкой, как и что соединило персонажей. На странице девяносто пять героиня со спутником отправилась в путешествие по Европе. Они прибыли в столичную гостиницу, и автор начала без дальнейших церемоний описывать тщательно разработанную картину их совокупления. Даниэла, в общем-то, всегда была достаточно снисходительна к сексуальным отступлениям подобного рода, занимавшим обычно не более двух-трех абзацев, ну, в виде исключения – страницу. Но дама, написавшая роман, решила, по-видимому, просветить будущего читателя знанием всех, даже мельчайших деталей, и продолжала начатый эпизод до конца главы, полных восемь страниц, под завязку набитых подробностями любовных игр, без которых, правда, не обходится ни одна половая связь – но не в таком же изобилии. Насколько изложенное на страницах романа неистовство могло происходить в реальности? Что за сила бросила едва знакомых людей в объятия друг друга? Было ли это описание неистовства плоти результатом сексуального воображения дамы, чья рука заполняла страницу за страницей всплесками трудновообразимой фантазии, об источнике которой автор предоставила догадываться каждому в одиночестве? Даниэле показалось, что автор старалась создать читателю иллюзию соучастия – вплоть до окончательного сексуального удовлетворения, которое полагалось пережить, подобно героям, закрыв последнюю страницу. Но перевернув ее, Даниэла почувствовала себя обманутой. Горячие волны пробегали по ее телу. Она была вся мокрой. Это на шестом-то десятке? Что-то здесь было не так. Но что?

Размышляя об этом, она долго лежала с закрытыми глазами, не в силах расслабиться. Затем все стало полегоньку кружиться, кружиться… пока, наконец, рука, сжимавшая эту странную книгу, не разжалась. Книга оказалась на полу, а сама она все глубже и глубже погружалась в непонятно тревожный и благодетельный сон.

Облака, опустившиеся на прибрежную равнину перед рассветом, тонким слоем простерлись над Тель-Авивом, и в шесть часов утра, раздвинув шторы в спальне, Яари с удивлением обнаружил, что не только соседний дом утонул в молочно-белой мгле, но та же участь постигла и дерево, посаженное некогда, не менее десяти лет тому назад, чтобы отделить один дом от другого. Он отряхнул мертвые и мокрые листья на сложенные у порога двери газеты и попытался определить направление ветра, нагнавшего туман, раз уж не удастся обнаружить хоть какое-то подобие движения в этом спрятавшемся от человеческого взора мире.

А мир завернулся в тишину, предаваясь праздности тайны, неподвластной разуму.

Наслаждаясь первыми глотками утреннего кофе, проглядывая газету «Ха-Арец», повествовавшую о прошедшем вчера ливне, и терпеливо дожидаясь первых лучей солнца, призванных высвободить соседний дом из пелены тумана, Амоц вспомнил об идее, высказанной Готлибом и явившейся ему этой ночью перед тем, как умиравший от усталости Яари окончательно провалился в сон. Идея заключалась в том, чтобы послать ту самую сверхчувствительную к звукам неопределенного возраста женщину-эксперта в одиночку спуститься в шахту лифта и… что последовало за тем – Яари не помнил, ибо ответ его Готлибу заглушен был небывалой силы раскатами грома, более всего напоминавшего адский хохот.

Тем временем молодое деревцо проступило сквозь поредевший туман, а за ним последовал и подъезд соседнего дома, на котором вдруг высветилось окно, а затем, вскоре, появился владелец квартиры, знаменитейший гинеколог, промаршировавший со всем присущим ему религиозным рвением к месту своих трудовых подвигов. Зазвонил телефон. Яари схватил его, ни на секунду не сомневаясь, что в столь ранний час мог звонить только один человек – Моран. Но, к его разочарованию это был отец, который уже проснулся и должен быть принимать водные процедуры под присмотром филиппинцев, что обычно требовало немало времени и полной сосредоточенности.

– Что случилось, папа?

– Ничего особенного, – ответил ему старый вояка. – У меня все в полном порядке. Но у меня к тебе просьба – прежде чем ты утвердишь сегодняшний распорядок дня, я хочу, чтобы ты как можно раньше оказался у меня. Ты понял? Утром и пораньше, не вечером. Свечи я зажгу с Хиларио, а тебя хочу видеть утром. Дело срочное – нет-нет, к медицине это отношения не имеет. Это дела человеческие.

– Давай, я попробую догадаться. Та тетка из Иерусалима – она, в конце концов, сцапала тебя? Я угадал?

– Угадать было не так уж трудно.

– Тогда, папа, скажи мне, только честно: не смехотворно ли для меня или любого другого человека в офисе попытаться починить частный лифт полувекового возраста? И, кстати, успел ты сказать ей, что сидишь в инвалидном кресле с колесами?