Авраам Иегошуа - Дружественный огонь [litres]

Ирмиягу снова погрузился в сон. Похолодало, и Даниэла до конца подняла «молнию» на дождевике сестры. Она крепко обхватила себя обеими руками, и мысли ее устремились к тому, что происходило сейчас в Тель-Авиве. Сумел ли Амоц снова возжечь с внуками ханукальные свечи? Сумел ли уговорить Нофар прийти к нему домой? Снова поднялся ветер, замелькали хижины, сараи и загоны… караван набирал скорость. Слоновий загон был окружен факельным заревом, толпа была немалой. Даниэле вдруг до смерти захотелось вернуться и снова, без свидетелей, одной, посмотреть на это чудо, гигантский глаз. Она тронула Сиджиин Куан за плечо и попросила на пару минут, не больше, остановиться.

Без сопровождения, совершенно не испытывая никакого страха, она быстро прошла сквозь толпу африканцев. Когда она оказалась у входа в загон, владелец слона уже разглядел белую женщину и узнал ее, приняв ее возвращение как знак признательности и уважения и к слону, и к нему самому. Поэтому он даже не заикнулся о плате за вход, но она сама вытащила из сумочки несколько долларов и положила их на стол.

И снова в это позднее время она разглядела печальную мудрость, затаившуюся в этом необыкновенном зрачке. Даниэла спросила себя – останется ли этот гигантский дефект присущей именно этому животному труднообъяснимой и единичной странностью, которая больше не повторится, или неведомыми путями когда-нибудь, в результате эволюции, будет дарована человеческому сообществу…

Открыв дверь, Яари услышал звук воды в ванной. Ну, значит, Нофар все-таки дома, подумал он, и обрадовался, пусть даже мысль о ее новом приятеле заставляла его нервничать.

Да и этот приятель уже здесь. Не любовник, не бойфренд, просто приятель, который не сидел вежливо на стуле в ожидании хозяина квартиры, а свободно прогуливался по гостиной, как если бы находился у себя дома. В отличие от предыдущих кавалеров, он не был юнцом ее возраста, он был небрит, а в висках поблескивало серебро. Это был взрослый человек, приглашенный молодой подружкой по-приятельски зайти к ее родным, чтобы зажечь свечи в квартире ее отца, оставшегося в одиночестве во время праздника Хануки.

Яари не забыл просьбу – скорее, даже требование дочери – оставить при себе всегдашнее свое любопытство и не делать попыток выяснить, чем занимается этот визитер, не касаться подробностей его жизни. И, чтобы разговор не стал похож на расследование или допрос (что вызвало бы ярость со стороны Нофар), он заговорил о превратностях погоды, одобрил дожди и пожаловался на сильные ветра, которые время от времени врываются внутрь зданий и даже квартир. Он поворчал на наступившие праздничные дни, которые в прошлые годы начинались и кончались бесконечным поглощением пончиков – суфганиёт и раскручиванием пестро раскрашенных волчков, а ныне превратились в некие ритуальные действа, сводившиеся в основном к тому, что рабочие дни объявлялись выходными. К примеру, в его фирме буквально все инженеры, ушедшие на перерыв пораньше, чтобы успеть отвести детишек на представление в культурный центр, исчезли, как привидения при свете солнца.

Приятель дочери плавно дрейфовал вдоль стен гостиной, на его лице подозрение было смешано с сочувствием, а понять, какие чувства вызывали в нем высказывания Яари – согласие или недоверчивость, было невозможно. Его небольшие глубоко посаженные глаза вновь и вновь разглядывали семейные фотографии, которыми Даниэла щедро оснастила квартиру, размещая их всюду, где возможно – на стенах, книжных полках – везде. Не как случайный прохожий, прогуливающийся то здесь, то там, а как человек, который ищет нечто определенное, он внимательно разглядывал каждый снимок, как если бы задался целью расшифровать структуру этой семьи. И когда он дошел до фотографии, вставленной в черную траурную рамку, остановился и спросил дрогнувшим, приглушенным голосом:

– Кто это?

Яари не нужно было гадать, чья это фотография. Особенно эта.

– Мой племянник, – глухо сказал он.

– Тот самый двоюродный брат, о котором ей никогда не надоест говорить?

Хозяин квартиры почувствовал вдруг, как у него бешено забилось сердце. «Почему?..»

– Я думаю о том, сколько ему было бы сейчас, останься он жив.

– Примерно столько же, сколько сейчас тебе. Тридцать два. Он был всего тремя годами старше, чем брат Нофар.

Но на этом все не кончилось. Странный приятель дочери Яари не был удовлетворен ответом. Было похоже, что он согласился принять участие в возжигании свечей в чужом доме для того лишь, чтобы узнать как можно больше подробностей о солдате, убитом его сослуживцами. Его товарищами. Его друзьями.

– Нофар сказала, что вам пришлось сообщать это известие его родителям.

– Его отцу. Но я был не один – меня сопровождали офицер и врач.

– И он на самом деле был убит нашими собственными войсками по недоразумению… по ошибке?

– Да, «дружественным огнем» – так это трактуется сейчас… – Эти слова Яари произнес шепотом.

– А семье… они сказали то же самое?

Лицо Яари мрачнело все больше, по мере того, как странный посетитель не оставлял попыток заглянуть все глубже в его, Яари, личную жизнь, но ради дочери он все еще держал себя под контролем.

– Конечно. Средства массовой информации, по крайней мере, сказали правду. Но прозвучало так: «собственными нашими силами». Я постарался сказать об этом чуть мягче.

– И они тоже смягчили?

Яари не ответил, потому что в этот момент Нофар вошла в гостиную. Волосы ее были еще мокры от душа. Она была вся в черном, и миндалевидные глаза – глаза ее матери – бросили на него тревожный взгляд.

– Ну вот, наконец-то… рад тебя видеть, – сказал Яари, поцеловав дочь и крепко обнимая ее.

– Тогда не будем терять времени, папа. Давай зажжем свечи, потому что время уходит, а у нас впереди еще встреча. Но помни, о чем я просила: только основные благословения.

Он кивнул и направился к большому серебряному подсвечнику, уже готовому к ритуалу, с четырьмя свечами, вынул шамаш и зажег его с помощью спички. На коробке с ханукальными свечами синели напечатанные тексты двух благословений, которые он читал, поднося пламя к первой свече. Затем он передал шамаш приятелю дочери, который тот использовал для возжигания огня во второй свече, в свою очередь, передав его молодой женщине. Нофар коснулась огнем кончика третьей свечи, запалив чуть торчавший фитиль, и когда бледно-голубой огонек превратился в желто-красный, отдала шамаш, все еще зажженный, отцу, который и вернул его на первоначальное место.

А в это время в восточной Африке на последнем этаже бывшей фермы Даниэла ворочалась в постели, окутанная тьмой, и никак не могла, несмотря на всю свою усталость, найти позицию, в которой могла бы естественным образом соскользнуть в сон. Уже наступила полночь, и даже если дома часы показывали на час меньше, свечи должны были погаснуть давным-давно, как давным-давно должны были уже спать ее сын и невестка. Что же до Нофар, то все свечи, обещающие счастье, не могли ни принести, ни обещать его, пока не забудется и не пройдет в ее сердце печаль.