Авраам Иегошуа - Дружественный огонь [litres]

И молодой человек, совсем еще юноша, выразил все, что он мог бы сказать, восхищенным взглядом, устремленным на раскрасневшееся лицо Нофар, которая с необыкновенной нежностью в голосе поддразнивала его. На каждое ее слово он пытался кивнуть сплошь забинтованной головой, хотя не похоже было, чтобы Нофар нуждалась в его подтверждении. Глаза ее были полны неподдельным волнением, но она продолжала мягко укорять пациента. «А ну, скажи мне, что было у тебя в голове, когда ты попробовал безо всякого разрешения выбраться отсюда? Тебе надоела жизнь?»

Из белого, бывшего некогда головой, шара на девушку неотрывно глядели глубоко запавшие, полные страдания глаза, а едва слышный голос напоминал пронзительный стон, издаваемый перед смертью маленьким зверьком. Однако Нофар безжалостно продолжала гнуть свою линию, как если бы речь шла об обыкновенном больном, а не о человеке, в буквальном смысле висящем между небом и землей, между жизнью и смертью – она продолжала назидательно, словно пожилая учительница, втолковывать ему символ своей веры.

– Ты обязан выжить, не для того ты был рожден, чтобы улизнуть от нас, не прожив еще и половины срока!

И она разгладила укрывавшую больного юношу простыню, легко прикоснулась губами к его векам, сменила отводящие мочу трубки и жестом попросила визитера покинуть помещение.

В холле Нета и Нади с энтузиазмом катали инвалидное кресло, постоянно припадая к бутылкам с шоколадным молоком. Эфрат, уже успевшая наградить себя второй чашкой кофе, сосредоточенно занималась макияжем, используя для этого мутноватое оконное стекло с видом на Иерусалим.

– Послушай, Амоц, – твердым голосом сказала она, обращаясь к Яари, который в это время, освободившись от зеленого халата, возвращал его Нофар, – поскольку ты обманом затащил меня в Иерусалим, и поскольку мы все еще здесь, почему бы нам не встретиться с иерусалимской любовницей твоего папочки?

– Любовницей? – Яари был ошеломлен. – С чего бы это взбрело тебе в голову?

– Жалко упустить такой случай. Ты ведь не против? – голос ее звучал холодно, и таким же был взгляд. – Мне очень хочется узнать, что же заставляет ваше семейство врать.

Ирмиягу включил зажигание, и карбюратор, чихнув, в то же мгновение замолк. Подождав несколько минут, он предпринял еще одну попытку.

– Сиджиин Куанг, – сказал Ирми, – так рвется взяться за руль, чтобы рвануть прямиком, не разбирая, куда мчится, что я из-за этого потерял связь с двигателем. Сядь рядом со мной, вот так. У нее, разумеется, сильно развита интуиция, но так будет безопасней. Я ей доверяю, но ошибиться может и она.

– Ты знаешь, как нам лучше выбраться отсюда? – с некоторой тревогой спросила Даниэла.

– Более или менее. Теоретически ничего сложного.

– Это теоретически, а на практике?

– Да не бойся ты. Как долго мы добирались сюда от фермы? Тут тридцать или сорок километров по хорошей дороге. Ну, а поскольку ты вооружена Ветхим Заветом, и, более того, еще и Новым – тебе совершенно не о чем беспокоиться.

Двигатель опять было заартачился, но тут уже показал характер Ирмиягу, и после нескольких приступов кашля и свиста машина признала поражение и выкатилась на грязную дорогу. Ирмиягу зорко вглядывался во тьму, стараясь поточнее угадывать причудливые повороты на пути, а потому попросил Даниэлу не отвлекать его ненужными разговорами до тех пор, пока они не минуют все неожиданные препятствия – хотя бы до первого перекрестка.

Даниэла оскорбленно пожала плечами и принялась перелистывать Библию, и тут же перед ними возник непредвиденный перекресток, точнее развилка. Ирмиягу повернулся к родственнице и, кивнув налево, спросил для уверенности – помнит ли она это место?

– Ты помнишь? Здесь ты… Правильно? Эта развилка?

Даниэла взмокла. Ничего она не помнила.

– Ты… ты спрашиваешь меня? Меня, которая способна заблудиться в центре Тель-Авива? Я должна, по-твоему, нести ответственность за то, что происходит с автомобильным движением в Африке? Нет уж, пожалуйста – решай все сам.

Ну, хорошо. Он и выбрал – повернул налево. И вскоре стал узнавать, как ему казалось, какие-то приметы их утреннего путешествия. Деревья на обочине… пустоши. Немного успокоившись, он стал, не открывая рта, что-то напевать, прибавил скорость. Затем посмотрел на женщину, которой недолгое пребывание на воздухе Африки добавило на лице яркой краски.

– За время своей карьеры приходилось ли тебе когда-либо учить Библию?

Да, приходилось – много лет тому назад. Она подменяла другого, заболевшего внезапно, педагога и в течение недели читала своему классу историю об Иосифе и его братьях. Это было совсем нетрудно.

– Об Иосифе и его братьях?

– Да. Очаровательная история о семье, которая поселилась в Африке, следуя за одним из братьев, очень важным чиновником. Тексты в «Книге Бытия» представляют собой маленькие отдельные рассказы, которые могут быть интерпретированы и так и этак. В данном случае речь идет о семье, которая еще не превратилась в нацию; в этой семье идеей, обуревавшей главу семейства, патриарха ее, было желание произвести на свет как можно более многочисленное потомство, а потому кто-то один должен был следить за стадами овец, но остальные, женившись, раз за разом сталкивались с ужасным для них обстоятельством, повергавшим их в ужас – у их женщин возникли серьезные проблемы с зачатием. Однажды Шули и я отправились на поминки по отцу одного из наших друзей, но вместо разговоров о скончавшемся, они пригласили к себе некоего человека, кого-то вроде лектора, семейного их наставника, не то писателя, не то поэта, который начал вдруг, оживившись, устанавливать связь этого события с историей Исаака, показав тем самым, сколько сокровищ скрывается в старинных текстах – подобно тому, как в давно уже заброшенных шахтах находят самородки золота. Этот, кто бы он ни был, наставник или лектор, попытался изложить нам, необразованным, всю историю о похищенном, связанном и брошенном в сухой колодец сыне, над которым уже блеснуло кривое лезвие ножа в руках одного из вероломных его братьев, «взглянув на это снизу, из ямы…»

Было уже три часа пополудни, и крепчающий ветер все сильнее вздымал пыль над равниной, ухудшая видимость, но не настолько, чтобы скрыть пятна от раздавленных насекомых на лобовом стекле.

– Самое время смыть всю эту гадость, – заметила Даниэла.

– Я, между прочим, – сказал ее зять, проигнорировав это замечание, – пришел к выводу, что все эти публичные лекции о Библии касаются, в основном, хорошо известных и до предела упрощенных тем: история Иакова и Исава, Песнь Песней, истории Иеффая и его дочери, Самуила и Саула, Давида и Авессалома, о любви Иакова и Рахили, о противостоянии Каина и Авеля, Самсона и Далилы. Рассказывать подобные сказки легко и приятно, ибо так можно избегать трудных сюжетов, не прикасаясь к тем жестоким подлинникам, в которых – то напыщенно, то неистово – слышен голос пророков.