Авраам Иегошуа - Дружественный огонь [litres]

Наугад она открыла «Книгу Самуила» и прочитала о его злобном замысле, когда он пригласил Фамарь в свое жилище с тем, чтобы она испекла ему два пирога – a couple of cakes (в этом переводе означавшее, скорее, кексы?), и с этого места Даниэла все более и более погружалась в очарование старинной английской прозы, восхитительно прозрачной и простой. Чисто английская метрика поэзии Иеремии показалась ей полной достоинства, и она чрезвычайно обрадовалась, что смогла выполнить это неожиданное лингвистическое задание, с которым столь неожиданно столкнула ее судьба…

Британский пациент слегка коснулся ее плеча. Сейчас, облаченный в пиджак и брюки, в накрахмаленной рубашке, он как-то по-воровски лихо подмигнул ей и торжествующе помахал бутылкой, содержавшей золотистый ликер. «Ну и что мы имеем здесь?» – спросил он свою новую приятельницу. И она, показав книгу, бесшабашно спросила, какую часть он предпочитает: Ветхий Завет или Новый.

Вопрос застал его врасплох. Через два месяца ему исполнялось восемьдесят, и никто никогда не спрашивал его, нравится ему тот текст, или этот. Никто – даже его духовник. Христианство учит нас, что Библия является единым организмом, одним целым, чьи составляющие дополняют друг друга, перетекая одно в другое, подобно тому, как происходит это в пьесах Шекспира – в «Короле Лире», «Гамлете» и «Ромео и Джульетте», не говоря уж о залитом кровью «Макбете».

Его ответ изумил ее. Как будто выдающимся оказался ответ самого ее посредственного ученика, от которого никто и никогда не ожидал ничего подобного. А бывший чиновник колониальной администрации, польщенный эффектом от своих слов, вручил ей стакан и аккуратно плеснул в него несколько граммов для пробы, буквально несколько капель, а посему, раз это и в самом деле были несколько капель, она смогла попробовать их на вкус лишь кончиком языка. Напиток показался ей странным и, определенно, неизвестным. Но сахар в нем был несомненно. Она вернула стакан и сказала: «Приступим к делу, сэр. Я готова».

После чего, очень неторопливо, выцедила один за другим два стакана и, после некоторого колебания, проявила готовность встретиться с третьим, но англичанин, не ожидавший подобного энтузиазма, грозившего опустошить его бутылку, предложил чуть-чуть притормозить: три стакана он почему-то посчитал смертельной дозой, при которой гибельные последствия неминуемы, но проявятся они постепенно, – предупредил он Даниэлу, и самое лучшее – дать организму некоторый перерыв. При этом он аккуратно взял у нее книгу, как если бы собирался возобновить давнее с ней знакомство.

И в этот момент в холле возник Ирмиягу – без Сиджиин Куанг; видно было, как удивился он, убедившись, что даже в такой заброшенной Богом дыре его свояченица в считанные минуты сумела очаровать престарелого поклонника – британца, который поспешил представиться и тут же предложить… ну, само собой, в знак дружбы.

Но Ирмиягу, выглядевший озабоченным, от выпивки отказался. Им пора в обратную дорогу. Сиджиин Куанг задержится здесь на одну ночь, чтобы помочь заболевшей адаптироваться к месту, так что вести машину будет он. И пусть дорога знакомая и недолгая, лучше, на всякий случай, не искушать судьбу.

– А я не понимаю, – строптиво возразила зятю Даниэла, говоря по-английски, – что за ерунда? Что здесь делать случайному человеку? Разве обнаружились какие-то опасные признаки, требующие особой подготовки? В чем дело – в санитарах или больных? Меня, вполне взрослую женщину, уже предупредили, чтобы я не поднималась наверх. Я, кажется, не похожа на школьницу!

Англичанин, улыбаясь, дружески положил ей руку на плечо.

– Успокойтесь… Даниэла, милая, – продолжал он с доверительностью близкого друга, – там слишком много молодежи, девушек и парней, их поведение может показаться вам несколько бесстыдным, но, наверное, неправильно было бы выставлять его напоказ…

Ирмиягу не сказал ничего, и когда он увидел, что его родственница ожидает ясного ответа, оставаясь сидеть в своем кресле, он схватил ее за руку, как если бы она приходилась ему сестрой, и поставил ее на ноги. Но Даниэла отпрянула он него. Подойдя к англичанину, она забрала у него Библию и прижала к груди.

– Что это за книга?

– Я попросила дежурного клерка найти мне что-нибудь пригодное для чтения и, ты не поверишь, он нашел мне вот эту Библию. На английском. Даже с Новым Заветом…

– Ну и что? Можешь оставить ее здесь на столе.

– Нет. И не подумаю. Я хочу прочитать ее в оставшиеся дни. Многое по-английски звучит совсем не так, как на иврите. Сейчас она никому здесь не нужна, а ты сможешь вернуть ее, когда вернешься, чтобы забрать свою пациентку. При условии, если тебе не захочется книгу сжечь.

Глаза у Ирми сверкнули.

– А почему бы, в самом деле, ее не сжечь? С чего бы вдруг этот источник всех неприятностей оказался более неприкосновенным, чем твои газеты? Ведь именно с нее и началась все неразбериха и бедствия. Так что она заслужила того, чтобы быть уничтоженной.

Даниэла насмешливо посмотрела на него, но в этом взгляде было немало теплоты.

– Она на английском, а не на иврите.

Ирмиягу ответил, глядя на свою свояченицу с не меньшей нежностью:

– Если на английском… тогда мы ее пощадим.

– Это Израиль, папа, – произнес не без пафоса Моран, возвращая отцу ключи от машины. – Гром, молнии… и все такое прочее… а потом вдруг выглядывает солнце – и все, как не бывало. Слишком плохо, что природа никогда не бывает здесь достаточно жестокой, чтобы заставить людей бороться с ней, а не воевать друг с другом… – Он продолжал распространяться на такие, несколько отвлеченные, предметы, не в последнюю очередь, чтобы отвлечь слушателей от того, не менее интересного, факта, что он опоздал, и лишний раз забыть о пережитом его отцом и детьми грозовом ливне.

– Но если взглянуть на события шире, мы должны признать, что все это – настоящая и даже замечательная по-своему осень.

Он и Эфрат стояли возле машины, и пока Моран, согнувшись, проверял правильное положение детских сидений, неведомо откуда возник рыжеволосый адъютант, искавший своего арестованного собрата, и просто замер, пораженный фантастической красотой жены этого негодяя.

– Та-ак… – сказал он, медленно приходя в себя и обращаясь к Эфрат. – Вот так. По всем правилам я должен сию же минуту конфисковать это ваше сокровище, этого вашего мужа – (Эфрат слушала его, не скрывая снисходительного презрения). – Можете мне поверить, что в моих силах немедленно отправить его на Западный берег, на блокпост, где ему придется сутками выискивать подозреваемых в терроре арабов, но мне его жаль, и я предпочитаю держать его здесь, под рукой. А что мне остается делать? Я человек, который не сдает свои позиции ни при каких обстоятельствах…