Ян Висе - Святая и грешница

Но для передачи лица Мадонны я пользуюсь старым методом, который перенял у моего учителя. Сначала я наношу два слоя, смесь зеленой земли и свинцовых белил в темпере из клея и яйца. Потом подмешиваю бежевые краски, тут особенно важно быть осторожным — яйца непременно должны быть от городских кур. Желток их светлее желтка яиц деревенской курицы и потому лучше всего подходит для передачи цвета кожи молодого тела.

Я весь во власти Девы Марии. Я пишу ее образ на протяжении многих лет, снова и снова, но как ни стараюсь, я ее не знаю.

И не должен знать, вот какую простую истину обязан я постичь.

Все равно она становится более близка мне, особенно в эти последние дни. Она всегда рядом, когда я работаю.

Все думаю и думаю о моем учителе, Ченнино Ченнини. Я проработал у него пятнадцать лет. Он научил меня всему, что я умею. А он в свое время двенадцать лет провел в обучении у Аньоло Гадди, который работал в мастерской своего отца Таддео. А тот двадцать четыре года учился у гениальнейшего из гениальных, у великого Джотто. Во мне живет великая традиция. Но только теперь я могу ее достойно продолжить. С Божьей помощью.

Старейшины задумали посетить церковь в то время, когда я работаю. Я не посмел им отказать, но на душе стало неспокойно. Что им надо? Что они ищут? Почему не могут подождать, пока я не закончу картину?

Что-то кроется за замкнутым выражением их лиц. Когда мы идем в церковь или из церкви и встречаем кого-то из Старейшин, они немедленно отворачиваются, вместо того чтобы приветствовать нас. И это те самые люди, что просили меня написать картину и были со мной так обходительны и любезны!

Сегодня приходили Старейшины. Они смотрели только на Марию. Так я называю ее про себя. Неспокойно мне. Именно теперь не хочется, чтобы мне мешали.

Если они чем-то недовольны, пусть скажут прямо.

Вчера вечером я зашел в тратторию, хотел вином приглушить нахлынувшую внезапно тревогу. Посетителей, к счастью, было немного. Пожилой мужчина, городской рассказчик, подсел ко мне за столик. Поначалу я был с ним весьма сдержан, хотел побольше узнать о нем самом, но потом разговорился.

Нельзя сказать, чтоб мужчина был совсем стар, пусть даже его длинные волосы и борода седы. Глаза под высоким лбом — еще очень живые и любопытствующие. Прямой нос, небольшой рот. Там, где нет бороды, на лице видны морщины, следы прожитых лет.

Он — коренастый, невысокого роста, одет в простую черную одежду. Еще осталась горделивая мужская осанка, и я вижу, что вино он пьет с удовольствием. Он сказал мне, что траттория была ему домом в течение десяти лет.

Он был весьма обходителен, и я решился пойти на откровенный разговор. Пил я больше обычного. Потому и разговорчив был не в меру. А он не прерывал меня.

Само собой разумеется, я разом выплеснул все мои горести. Особенно о посещении церкви Старейшинами. И мне сразу стало легче. Он только улыбался моей запальчивости, будто знал многое, но не хотел говорить.

Я сейчас по памяти записываю наш разговор, но, помнится, что он почти ничего не сказал о себе. О своей прежней жизни он не обмолвился ни словом. И каждый раз, как только я начинал разговор о нем, он умело переводил его опять на меня. Единственное, что он поведал мне, касалось его побега из родных мест.

Хорошо, что есть с кем горем поделиться. Судя по всему, он не из тех, кто стал бы сплетничать.

В основном я говорил о Марии, земной Марии, сидящей у алтаря в сиянии света. Я пытался объяснить ему чудо, происшедшее со мной, втолковать, что Бог послал мне живую Мадонну, чтобы дать мне силы написать ее такой, какой она была — избранной и благословенной.

Я много говорил и о моей работе. О технике живописи, о том, как я готовлю поверхность картины способом, которому меня учили. Все годы, проведенные в ученичестве у старого мастера, я занимался подготовительными работами, в том числе для картин самого мастера. Это мое правило — как следует, тщательно готовить картину к писанию, от этого покой нисходит в душу.

Душевный покой седовласого рассказчика заметен, хотя он и утверждает, что не верует в Бога. В этом он напоминает мне моего учителя.

Я говорил о том, как легко сломать внутренний покой в человеке. Как я мучаюсь, ловя на себе взгляды любопытствующих горожан, и как Старейшины привели меня в состояние крайней тревоги своим неожиданным визитом.

Итак, он — городской рассказчик, у него постоянное место на базарной площади. Он приходит туда в одно и то же время, в четвертом часу после полудня. Садится в кружок слушателей и начинает рассказывать свои истории.

Мне кажется, он умный человек. Как-нибудь соберусь и схожу на площадь послушать его истории. А сегодня вечером опять пойду в тратторию. Мне необходимо выговориться.

Сегодня я принял важное для себя решение. Насчет картины. Задний план для Мадонны выписать в спокойном голубом тоне. Вероятно, на меня действует близость моря. Каждый день я вижу игру красок неба и земли, но когда солнце заходит, преобладают синие, голубые тона.

До сих пор для заполнения заднего плана в моих картинах я пользовался охрой. Так меня учили, и я считал это единственно верным.

Позже стало принято писать Богоматерь на фоне природы.

Перспектива ландшафта может создать напряженность в картине.

Но голубое, я думаю, правильнее всего, оно подчеркивает чистоту.

Я также пользуюсь краской багдадский индиго, хорошо растираю ее с водой и одновременно подмешиваю туда немного свинцовых белил.

Вчера я не был в траттории. Заболела Мария. Когда мы вернулись домой вчера вечером, она сразу же легла. Я понял — что-то неладно, когда услышал непрерывный плач ребенка.

За весь день она не сказала мне ни слова, не пожаловалась, но я заметил, что она была не такая, как всегда. Изменилась после того, как Старейшины побывали в церкви с визитом.

Она лежала в постели в одежде и будто бы в забытьи. Плачущего ребенка она крепко прижимала к себе.

Я тотчас же занялся моей Марией. Раздел ее, обтер водой тело. Ее лихорадило. Если не считать раннего детства, я впервые сейчас касался тела другого человека. Ее тело было так же совершенно, как и ее лицо. Я и раньше видел обнаженных женщин, так как мой учитель пользовался живыми моделями, но сам я никогда не касался женщины.

Я осторожно уложил ее на кровать и устроил поудобнее.

Потом я занялся ребенком. Чувство радости пронзило меня, как только я прикоснулся к нему. Малыш, к счастью, не был болен, температура нормальная, и я ощущал под рукой биение его маленького сердечка.