Ян Висе - Святая и грешница

Но я давно уже понял, откуда поступало это необычное вино. Целых двадцать лет, как я уже сказал, я работал в рукописном отделе библиотеки Ватикана в качестве научного сотрудника. Хорошо помню, что в первую же неделю моей работы в библиотеке меня вызвали к кардиналу, ведающему этим отделом. Прелат любезно предложил мне бокал вина, и я впервые попробовал красное вино из Долины Песнопений. Он и поведал мне историю о епископе, пославшему в дар картину и вино.

«Он, конечно, хотел повлиять на решение при выборах нового кардинала. Ему посчастливилось, не прошло и месяца, как он стал кардиналом».

Конечно, мне сразу задать бы несколько вопросов. Но гордый тем, что сам кардинал принимает меня, я с благоговением внимал его рассказу о вине, позабыв обо всем на свете. Вино настолько пришлось по вкусу тем, кто определяет жизнь в Ватикане, что было заказано все вино из Долины на все века вперед.

Позже я обнаружил, что это вино отражает социальный статус в Ватикане: одни имеют доступ к нему, другие нет. Мне лично понадобилось два десятилетия верной службы Ватикану, чтобы удостоиться такой чести. Я ведь не теолог, а библиотекарь по образованию. Но меня все же, наконец, назначили научным руководителем, ответственным за самое маленькое отделение огромного рукописного архива Ватикана.

Это произошло два года назад, я получил повышение. И опять была аудиенция, но не у того кардинала, который принимал меня в первый раз, а у его преемника. Снова на столе стояло красное вино, которое я лишь изредка имел возможность пробовать после первой дегустации. Кардинал поздравил меня с новым назначением и как бы между прочим, вскользь заметил, что отныне я имею право покупать вино в магазине Ватикана.

Должен честно признаться, мои прежние попытки достать это вино, заканчивались ничем.

В тот день я принес домой две бутылки вина, чтобы отпраздновать мое долгожданное назначение. За обедом мы с женой пили это вино, и я рассказал ей его историю.

Она пила не спеша, смакуя, молчала все, а потом посмотрела на меня в упор и спросила: «Где висит картина?»

Не составило особого труда найти картину, несмотря на пометку о ее неизвестном происхождении. Все сокровища Ватикана строго регистрировались с указанием их местонахождения.

В реестровой книге значилось, что картина находилась в галерее, соединявшей два здания Ватикана. Когда же я направился в указанное место, то не нашел не только картины, но и никакой галереи между зданиями. Но внимательно просмотрев старые чертежи перестроек и наведя справки в архитектурном бюро, я понял, что галерея существует, только в прошлом веке вход в нее был заделан при реконструкции здания.

Мне потребовалось еще два дня на получение разрешения, а строительный отдел помог разрушить перегородку. Вот так и случилось, что по истечении более ста лет появилась возможность сюда Войти. Маленькое помещение за дверью представилось бездонной мрачной дырой. То, что висело по стенам, едва ли могло привлечь чье-либо внимание даже в те времена, когда эта галерея служила кратчайшим путем сообщения между зданиями. Окон в помещении не было, освещения тоже. Очевидно, перестройка состоялась еще до открытия электрического света.

Я посветил карманным фонариком, повел лучом по стенам. На стенах висело несколько картин. Все они были покрыты толстым слоем пыли. Я медленно переходил от картины к картине, освещая каждую. Стирал пыль, чтобы рассмотреть, что на них нарисовано.

Наконец я остановился, интуитивно поняв — вот то, что я искал. И сразу же — разочарование. Картина оказалась темной и плоской, какой-то безжизненной. Ничего примечательного. Мгновение я колебался, захотелось уйти. Но все-таки отчего епископ именно эту картину послал в дар, если она такая никчемная? Как она могла ему помочь?

Очень осторожно я снял картину со стены и поднес к свету. Вся поверхность картины была шероховатая и тусклая. Я сдул пыль и тут же увидел сияние красок и глубину.

Сгорая от любопытства, я понес картину в художественные мастерские Ватикана, где ведется непрерывная работа по ремонту, реставрации, приведении в порядок всех ватиканских сокровищ искусства. Я был знаком с одним из реставраторов. Молча я поставил перед ним картину и с нетерпением ждал его реакции. Увидел, как лицо его мгновенно оживилось.

Он начал осторожно оттирать грязь в уголке картины. Потом изумленно поднял картину, повернул ее в одну сторону, в другую, искал какую-либо пометку. Но напрасно. Картина не была подписана.

«Я созвонюсь с тобой, — сказал он. — Надо хорошенько ее почистить. На это уйдет несколько дней».

Через неделю взволнованный реставратор позвонил мне. Я бросил все, что было в руках, и помчался к нему в мастерскую. На его рабочем столе стояла прислоненная к стене картина, очищенная от грязи и пыли. Я увидел то, что он подтвердил словами.

«Шедевр, но, к сожалению, имя мастера и время не указаны».

Мы застыли на месте, завороженные видом картины. От нее исходило непонятное, необъяснимое волшебство.

Даже я, далекий от искусства заурядный посетитель музеев, пользующийся обеденным перерывом, чтобы побродить и мимоходом взглянуть на сокровища Ватикана, был потрясен увиденным. Я ни капли не сомневался — перед нами была Мадонна с младенцем, написанная так, как мы никогда ранее не видели: живая женщина, но в то же время возвышенно неземная, глаза — выражение полнейшей чистоты, однако с пониманием земных горестей. Женский образ, трогательно волнующий и обаятельный, совершенно непривычный. Хотелось плакать, хотелось молиться.

Кто мог создать подобное? Даже реставратор, эксперт в сакральных искусствах, спасовал. И ему не доводилось ранее видеть ничего подобного. Композиция, перспектива, цвет, кисть — все, все говорило о работе гения, оставшегося почему-то в безвестности. Единственное, что реставратор мог утверждать с определенной точностью, это что картина, должно быть, написана в период после Джотто.

Тогда мы решили обратиться за помощью к самому почитаемому в Ватикане знатоку искусства, почетному доктору нескольких университетов. Он встретил нас угрюмо и неприветливо. Сразу видно было, что ему не раз и не два приходилось проводить экспертизу картин из несметных собраний Ватикана.

Реставратор завернул картину в бумагу, и мы с интересом наблюдали за выражением лица знаменитого искусствоведа, когда он распаковывал нашу картину. От равнодушного выражения не осталось и следа.

Угрюмость перешла в удивление, а удивление тотчас же сменилось нескрываемым восхищением. Римский темперамент взял верх. Плотный приземистый человек буквально преобразился на наших глазах, его словно наэлектризовали. Тело прямо-таки заходило ходуном. Движения рук стали размашисты, энергичны и выразительны. Глаза пристальны, а мимика лица не поддавалась описанию.