Ян Висе - Святая и грешница

«Дайте мне несколько дней на размышление. Сейчас нет слов, совершенно сбит с толку, я в замешательстве. Нужно решить вопрос об эпохе написания, выяснить контекст. Перед нами — шедевр, это точно, но нужны подробности. Я, к сожалению, не в силах ничего объяснить, пробел в моих знаниях здесь очевиден».

Выражение восхищения сменилось огорчением, казалось, он перебирал запасы знаний в поисках ответа и ничего не обнаружил. Состояние не из приятных, особенно для человека, известного своей всеобъемлющей эрудицией в мире искусства.

«Картина мне незнакома, — сказал он задумчиво, — и все же у меня такое чувство, что я где-то ее уже видел».

Он снова схватил картину и неотрывно всматривался в нее, покачивая головой.

О нас он забыл.

Когда мы, как договорились, пришли к нему через неделю, мы нашли нашего знатока в хорошем расположении духа, уверенным в себе, в собственных знаниях и собственной правоте. Он, казалось, позабыл о недавнем своем поражении.

В потоке восторженных комментариев по поводу картины он почти радостно заметил: имя художника ему по-прежнему неизвестно. И не только имя. У него есть сомнения, и весьма большие, относительно времени написания картины и ее стиля.

«Время несложно определить с помощью рентгена, результат исследования ждать недолго», — сказал он.

Он придерживался первоначального своего суждения, что картина написана настоящим мастером. Но все мастера в его понимании обладали своей, только им присущей техникой письма, которая повторялась в каждой картине. Представленная же картина не имела каких-либо особых примет, не укладывалась ни в какие известные рамки.

«Вы несомненно правы в вашем предположении, что картина написана после Джотто», — согласился он с реставратором, слегка покрасневшем при этих словах.

Доктор искусствоведения прокашлялся. Мы представляли, что нас ожидало. Доктор читал по телевидению лекции о сокровищах Ватикана. Эти многочисленные передачи принесли ему известность и уважение. Он не только отлично знал свой предмет, но обладал еще способностью находить самые подходящие слова для описания достоинств художественных произведений. Правда, нередко случалось, что он забывался и вместо изложения реальных данных начинал фантазировать. Собственное красноречие увлекало его за собой. Но как раз за это публика его и любила.

«Фактически, мои познания не столь уж велики, — сказал он. — Но интуиция подсказывает мне, что эта Мадонна с младенцем, по всей вероятности, написана в пятнадцатом веке.

Однако как специалист я несколько озадачен, так как совершенно ответственно беру на себя право утверждать, что задник картины, безусловно, написан в конце девятнадцатого века, то есть в период импрессионизма. Но что еще интереснее, в то же время мне кажется, что Мадонна и задний план, по всей вероятности, создавались одновременно.

Картина написана темперой, такой, какой пользовались пять-шесть веков тому назад. Она состоит из трех частей, склеенных вместе, что типично для того времени. Далее, я твердо убежден, что не может быть и речи о поздней подделке в любой форме. Да, такое случается, и нередко. Но копируют известные картины известных мастеров. Ведь именно это приносит огромные барыши.

В нашем случае мы, напротив, имеем дело с картиной незнакомого мастера. Гений не оставил ничего после себя, никакого следа. Неведом остался его талант, неведом для всего мира. Если бы о картине было известно в период ее создания, она произвела бы революцию в живописи, в истории искусства такое удавалось немногим произведениям.

В картине объединяются традиция и новаторство в области живописи. Фигуры на картине — жизненны и правдивы, в них подчеркнуто земное начало, как и у великого Джотто: в манере Джотто, игрою света и тени, переданы человеческие тела и движение. Та же уверенность в сочетании красок и в композиции, та же потрясающая гармония. В пределах моей компетенции могу сказать, что эта часть картины создана где-то в пятнадцатом веке.

Но вот что любопытно. Другая часть картины полностью опровергает это мое заключение.

Я говорю о пространстве вокруг фигур, но, прежде всего, это задний план. Здесь чувствуется иной прием, опережающий свое время и предвосхищающий то направление в живописи, которое окончательно оформилось к концу прошлого столетия. Эта картина написана не по принципу окна, не с точки зрения линейной перспективы, то есть, не так, как делали наши итальянские живописцы к началу пятнадцатого века. Напротив, мы наблюдаем здесь черты импрессионистского письма: заметно смягчение мотива, мерцающая пестрота мазков, цветовые пятна — так достигается размывание внешней реальности. О нейтральности заднего плана, как в эпоху Джотто, заполненного охрой или синим цветом, здесь и речи нет.

Но больше всего в этой картине поражает ее кажущаяся разностильность, которая, однако, воспринимается как нечто целое, нераздельное. И эта неразрывная цельность исполнена огромного накала. Картина — уникальное произведение, никто из художников не писал такого, никто и никогда. Это произведение в наши дни может дать много нового и самим живописцам, и всему мировому искусству.

Давайте попытаемся взглянуть на это произведение как на алтарную картину глазами людей той эпохи, тогда, если я не ошибаюсь, в ней прежде всего видели чистоту Марии и младенца. Ее просветленный лик. Хотя почти невозможно не заметить оттенок горечи и страдания в ее образе.

Затем невольно внимание переключается на то, что окружает Марию. Фон, именно фон, подчеркивает вечную ее чистоту, но не как обязательное дополнение, а создавая контраст, ужасающий и провоцирующий.

Задний план — о нем можно сказать все что угодно, только не то, что он нейтрален. Гениальность художника в том, что ему удалось передать противоположность добра — само зло. Мерцание мазков и внезапная смена цветовых пятен отражает это вечное соперничество двух сил, живущих в каждом человеке.

Картина написана с таким накалом чувств, что прямо кричит о личном переживании художника. Тот, кто сумел средствами живописи передать зло в человеке, не мог не испытать его сам лично. Но образом Марии художник подчеркивает иллюзию веры в добро, тем самым достигая единства, гениального отображения двойственности человеческой природы — одновременного существования добра и зла.

Но сказать, кто автор шедевра, я не могу. Честно говоря, мне как религиозному человеку хочется думать, что эта картина отмечена печатью самого Господа Бога».

Знаменитый доктор искусствоведения умолк, неотрывно глядя на картину. А затем продолжил:

«Помните, я говорил, будто у меня такое ощущение, что я уже где-то видел эту картину? Я ошибся, но интересно, однако, что это впечатление связано с истоками импрессионизма.